Роберт Леки - Каска вместо подушки
— Пять или пять с половиной. Маленький, да? — хихикнул он, и я сразу потерял интерес к его багажу. Как-то он не был похож на человека, который стал бы менять новый камуфляж на старый. Парень с любопытством огляделся и обратил внимание на мой книжный шкаф, сделанный из упаковочных ящиков. — Эй, а откуда ты взял здесь книги?
— Отец прислал.
— Здорово! — с воодушевлением провозгласил он. — У меня тоже есть с собой книги. Можно я поставлю их с твоими?
— Валяй, — разрешил я и освободил для его книг полку, а для него — место в моем сердце. Причиной тому стали не только книги — помню, у него был с собой «Жан Кристоф» Ромена Роллана и что-то из Кальдерона на испанском. 51 почувствовал в нем сильную волю, и мне очень понравилось упрямое выражение его слегка насмешливого лица. Так мы стали друзьями и остаемся ими по сей день.
После Школяра в нашу группу прибыло еще четыре новичка. Двое из них были вчерашними школьниками — каждому лет по восемнадцать, один — задиристый, другой — послушный, первый прибыл откуда-то со Среднего Запада, другой был южанином. Задира был довольно агрессивным и очень смышленым, послушный — робким и медлительным. Очень разные, они были неразлучными и очень скоро стали Близнецами.
Третьим новичком в нашей группе стал Белый Человек. Выходец с холмов Вирджинии, он был расистом до мозга костей, от кончиков пальцев до самой макушки его узкой длинной русоволосой головы. Он мне как-то раз заявил, что после войны займется очисткой своей земли от ниггеров, когда же с этим делом будет покончено, он и его соратники возьмутся за католиков. На это в палатке раздался взрыв смеха, поскольку только абсолютно лишенный чувства юмора фанатик мог обижаться на наивную враждебность Белого Человека. Он был первым призывником на моем веку. Корпус теперь принимал в свои ряды призывников — немного, но достаточно, чтобы пошатнуть наше привилегированное положение элиты. Белый Человек единственный раз сумел вызвать наше негодование, когда неуважительно отозвался о добровольцах. Он самодовольно изрек, что все добровольцы — кретины, поскольку сами вызвались прийти сюда. А он — не такой дурак. Он дождался, когда за ним пришли. Наше дружное молчание выразило всю меру презрения к невежде.
Грязный Фред — четвертый новичок — был тощим, носатым и спокойным деревенским пареньком из Канзаса, знавший все о таинствах скотного двора и относившийся к жизни как задиристый петух. Он любил применять стандарты скотного двора к человеческим взаимоотношениям и был не просто скучным, а скорее даже невыносимым, часто вызывая гнев и громкое возмущение не слишком брезгливых морских пехотинцев.
После прибытия пополнения жизнь на Павуву изменилась. Теперь основной упор делался на тренировки, направленные на то, чтобы новые люди влились в дивизию. Однако многие ветераны не желали снова связываться с монотонной рутиной тренировок и заблаговременно заботились о синекуре, оправдывающей их отсутствие. А некоторые, как, например, Артист, просто держались в стороне.
Артист, как Ахиллес, мрачно тосковал в своей палатке. Часто бывало, что по утрам, часов в десять, когда я уже закапчивал свою работу с батальонным цензором лейтенантом Либералом, работу, которая заключалась в облизывании и заклеивании конвертов, я приходил в палатку к Артисту и приносил несколько кусочков хлеба, взятых на камбузе. Артист открывал баночку вкусных консервов, которыми его регулярно снабжала мать, я кипятил кофе, и мы устраивали пир.
Кофе пили и вечерами. После кино никто не проходил мимо котелка с кофе, приготовленного мной. Согретые черной жидкостью парни вели неспешные беседы, спорили и шутили, сравнивая кофе, приготовленный мной и предлагаемый сержантом, ведавшим хозяйственной частью. Мне безбожно льстили — «это лучший кофе на Павуву», — но, думаю, в мою палатку шли все-таки не ради кофе, а ради беседы. Моя кухня не шла ни в какое сравнение с кухней сержанта-интенданта. Он готовил кофе на ацетиленовой горелке, а мне приходилось пользоваться старой жестяной банкой, подвешенной над банкой от томатной пасты, наполненной бензином. Скажем так, на стороне сержанта был вкус, а на моей — атмосфера.
Книги, принадлежавшие мне и Школяру, и в первую очередь словарь и ежегодник, превратили нашу палатку в место встречи литературного «бомонда». Своеобразной традицией стал спор с Красноречивым, который с готовностью вступал в словесную дуэль с любым противником. Кроме того, представлялось весьма привлекательным принять чашку кофе из рук «азиата». Этим термином со смесью уважения и страха именовали человека, пробывшего в тропиках слишком долго. Я научился у Красноречивого пользоваться этим определением, которое ставило человека в разряд неприкосновенных, не подлежащих критике, автоматически освобождало от всех грязных работ и таких повседневных неприятностей, как побудка и утренняя гимнастика.
Мое четырехнедельное пребывание в палате «Р-38» на Банике сделало меня «азиатом» вдвойне. В моем случае это было официальное звание. Поэтому никто не возражал, когда я каждое утро отправлялся заклеивать конверты с лейтенантом Либералом, избегая, таким образом, других обязанностей, или когда я ходил, одетый только в мокасины и полотенце, обернутое вокруг бедер. Офицеры пожимали плечами, качали головами и называли меня «азиатом».
Человек, считавшийся не таким, как другие, всегда вызывает особый интерес. Моя репутация привела к тому, что каждый вечер, когда я заканчивал печатать письма на раздолбанной пишущей машинке, приобретенной мной по случаю за десять долларов, в моей палатке собирались парни, вернувшиеся из кино и желающие получить чашку кофе и насладиться яростной дискуссией между двумя «азиатами» — мной и Красноречивым.
Иногда к нам тем или иным способом попадала бутылка виски: или купленная по совершенно безбожной цене, или, как получилось однажды, выманенная путем откровенного шантажа у лейтенанта Либерала. Он решил, что солдаты разведывательной группы должны нести караульную службу вместе со всеми остальными, и опрометчиво изрек, что сам является убежденным сторонником равенства. Вот ему и пришлось распространить свои принципы на свой рацион спиртного. Если, по общему мнению, виски заканчивалось слишком быстро, я приносил флягу «сока джунглей» из палатки Хохотуна. Если же и этого не хватало, мы выпивали лосьон после бритья или топик для волос. Однажды я хватанул ужасной зеленой гадости под названием «Дюпре», а когда утром проснулся, у меня появилось отчетливое ощущение, что мой язык сначала побрили, а потом вымыли шампунем.
