Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…
Подарила мне номер американского журнала с фотографией Андрея Дмитриевича и ее, с его статьей, с портретами Тани Великановой и других.
* * *Кстати, шофер такси, который вез меня из Переделкина, говорил, что в Москву согнали со всего Советского Союза 56 тысяч милиционеров – по случаю олимпиады.
Называют ее: «Тетя Липа».
…удивляться надо не тогда, когда человек, находясь в бесчеловечных руках, сдается, а когда выдерживает… Восхищаться надо Орловым, Великановой.
Вот кто мне гнусен – это академики. Ни один самовольно не рискнул поехать к А. Д. Вот где подлость. Их оправдывают: «за ними институты… лаборатории…». Да ведь за каждым человеком что-нибудь заветное стоит, чем он рискует. За каждым литератором – любимая ненаписанная книга… Раиса Давыдовна вещает (ей сейчас надо оправдывать припадок Коминого карьеризма), что Капица потому не защищал А. Д., что побоялся потерять лабораторию. Ложь. Он жаждет, чтобы оба его сына были не члены-корреспонденты, а полные академики. Вот и всё. И я думаю, что если корить человека его падением грех, потому что все мы, случается, падаем – то возводить падение в идеал – стыдно и вредно. Мерки-то нравственные должны оставаться незыблемыми.
Женя Пастернак сказал мне: «Вы ведете себя по-другому, чем все, потому что вы уже из этого государственного устройства выпали». Меня вытолкнули коленом и выталкивали всю жизнь – я уж не говорю о Митиной гибели, о своей тюрьме в 19 лет, о ссылке и пр. – но выталкивали из каждого издательства, с которым я соприкасалась. Из редакции Маршака – первую (чем спасли при погроме). Из «Нового Мира». Из «Пионерки». Это – как редактора. А как автора? Из Детгиза. Из «Советского Писателя». Из Союза. Из семьи К. И. Из Митиной семьи.
И еще откуда – поглядим.
2 августа 80, суббота, Москва. Умер Высоцкий. Говорят: вшит антабус, а он выпил. Умер от сердечного приступа. «Враги» сообщили, что на похоронах было 500 тысяч человек! Слава певца. Поэт он и вправду замечательный, хотя Галич сильнее, т. е. определеннее. Актер хорош – я видела его в «Преступлении и Наказании», он вышел ко мне во дворик вместе с Любимовым в свидригайловском гриме.
Да, о Высоцком. По «Голосу» выступил его друг, художник Шемякин – он в Париже, с ним связались по телефону. Всхлипы, чуть не рыдания. Плохая предсмертная записочка в стихах – ну это пусть. Но уровень бескультурья – чудовищный. «Володька – космическое явление». Если он Володька, то он не явление, а собутыльник. Если он явление, то он Высоцкий. Омерзительный стиль «Континента» – Вадик, Галка, Володька, Вика. Никакого чувства ни собственного, ни чужого достоинства, ни достоинства русского искусства.
26 октября 80, вторник, Москва. Сегодня – сейчас – счастливое известие, которому я еще не в силах обрадоваться: вышла по-русски моя книга! Второй том Ахматовой. Мне позвонила об этом Люша из Переделкина, куда, по-видимому, ей позвонил кварт. Подробности узнаю, когда она оттуда приедет.
А обрадоваться не могу. У сердца так же нет сил на радость, как и на горе.
Да что! Давно уж сердце вынуто.
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов[490].
Столько я ждала этого известия – и вот оно, наконец, пришло – после истории с типографией, после французского издания, премии, Василия Крылова и Юрия Лермонтова – устала я от всего этого позора[491]. И вот она вышла – русская книга. Моя, Финина, Люшина. В сущности сейчас самый счастливый – и в своем роде единственный – счастливый период: когда я ее открою, наверное обнаружу какую-нибудь пакость. А пока – пока надо радоваться. Мне – нечем. Органа для радости нет. Единственное, что чувствую: некий камень спал с моих плеч.
30 ноября 80, воскресенье, Москва. Во вторник, приехав за мной в Переделкино, Фина сказала с порога: Дома вас ждет книга…
Итак, у меня в руках 2-й том. Толстый, глянцевитый, красивый. Я его, конечно, не читаю, но куда ни ткнусь – опечаток и искажений не нахожу. Ни в стихах, ни в «За сценой», ни в тексте.
14 апреля 81, вторник, Москва. Получила огромное письмо от Ал. Ив. Вот это настоящий читатель, потому что настоящий писатель[492]. Похвал много, но и каждое замечание точно. И, как всегда, он удивительно правдив: не любит «Софью», не любит «Спуск», и так и пишет. Когда-то С. Я., которому я подарила свои записи разговоров с Тамарой Григорьевной, сказал: «Лида, вот это ваш настоящий жанр». Ал. Ив. пишет собственно то же: «Вы как Герцен; не “Кто виноват”, а “Былое и Думы”». Ну, насчет не «Кто виноват» и не «Сорока-Воровка», а «Былое и Думы» и статьи в «Колоколе» – это я весь свой век твержу о Герцене. У себя же сама я больше всего люблю стихи и «Спуск»… И ведь по жанру «Спуск», сделанный на основе дневников, очень близок к «Запискам об А. А».
14 апреля 81, вторник, Москва. Думаю о стихах Блока: на них сбылась молитва –
О если б без слова
Сказаться душой было можно[493].
Почему: «Других поэтов мы просто любим, в Блока мы были влюблены?» – сказано у К. И.[494] Не только из-за его ослепительной личности. Он, читая стихи, сказывался душою без слов, хотя и произносил слова; и когда мы сами читали «Как небо, встала надо мною…», или «Упоительно встать в ранний час…», или «О доблестях, о подвигах, о славе…» или «Приближается звук…» – мы чувствовали только душу, сказавшуюся без слов; «структурный анализ» в данном случае особенно глуп. Даже Пушкин работает словом, даже Ахматова; этот – одним движением души.
17 июля 81, суббота, Москва. Вчера по радио: лишен гражданства Войнович. Естественно и жданно.
Интересное интервью с Ростроповичем. (Напечатано в «Русской Мысли»). Опять объясняет причины своего отъезда и пр. Но меня поразила фраза: «советская музыкальная школа – лучшая в мире». Могу ручаться, что и школа художественного перевода советская – лучшая в мире; и детская книга советская – в страшнейшие 30-ые годы – была лучшая в мире. Парадоксально, но так. Хорошо бы разобраться в причинах; Архипелаг ГУЛАГ в действии – а балет, музыка, детская книга, переводы – лучшие в мире. И литература была сильная и не прерывалась ни на минуту, вопреки всему. В чем тут дело, какое тут соотношение, каков закон? Во всяком случае, честь и слава трудовой интеллигенции нашей.
