Наталья Горбачева - Прекрасная Натали
Во всяком случае, вернувшись в Петербург, я воспользуюсь предлогом моего отсутствия, чтобы появиться перед вашими детьми в качестве Петра Бутафорыча, как и прежде. В.».
Путаная исповедь князя, его необоснованные претензии, навязчивые нравоучения — все говорит о том, что в душе Петра Вяземского смута. Свою влюбленность князь старается замаскировать дружеским участием — ведь он человек женатый.
Почти ежедневно являясь к обеду семейства Пушкиных, он не принимал в нем участия и сидел часа полтора «мебелью». Часто бывал и вечерами, встречался с Натальей Николаевной у знакомых. Бывало, она не выдерживала настойчивых ухаживаний Вяземского и давала понять, что это ей неприятно. Вслед за этим она получала от него очередное письмо-жалобу: «Вы так плохо обходились со мной на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду прятать свой стыд и боль в уединении Царского Села. Но так как, однако, я люблю платить добром за зло и так как к тому же я обожаю ручку, которая меня карает, предупреждаю вас, что княгиня Владимир-Пушкина (жена В. А. Мусина-Пушкина) приехала. Если я вам нужен для ваших протеже, дайте мне знать запиской. Возможно, я приеду в город в понедельник на несколько часов и, если у меня будет время, а в особенности если у меня достанет смелости, я зайду к вам вечером.
7-го числа этого месяца — день рождения Мари (дочери Вяземского. — Н. Г.). Не придете ли вы провести этот день с нею? Ваша покорнейшая и преданная жертва. Вяз.».
Время от времени князь набирается смелости и позволяет себе отписывать Наталье Николаевне письма, полные намеков и нежностей: «Целую след вашей ножки на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих», «Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан», «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия», «Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, йет, три: я вас обожаю! нет, четыре: я вас обожаю по-прежнему!», «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас».
Так оно и было… Петр Андреевич, попав в плен своих нежных чувств, никак не желал отрезвиться, несмотря На недвусмысленную отповедь Натальи Николаевны: «…Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения, я во всем, всегда, и на все хитрые вопросы с вами была откровенна, и не моя вина, если в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности».
И все-таки почему Наталья Николаевна несколько лет терпела излияния Вяземского, его назойливые посещения, поддерживала, насколько возможно, дружеские отношения с семьями Карамзиных и Вяземских? «…Законы света были созданы против нее (против женщины. — Н. Г.), и преимущество мужчины в том, что он может не бояться», — писала в одном из писем Η. Н. Пушкина. Она прекрасно понимала, что общественное мнение — огромная сила, которая однажды уже навалилась непомерной своей тяжестью на ее семейный мир и поколебала его до самого основания. Ее детям предстояло жить, вращаясь в светском обществе. Ради их будущего требовалось соблюдать светские условности и приличия, поддерживать необходимые связи, тем более что пока она была одна — вдова с четырьмя детьми без настоящего защитника ее интересов и покровителя. Салон Карамзиных в определенных кругах в большой степени формировал это самое общественное мнение.
Но остановиться лишь на таком объяснении мотивов поведения Натальи Николаевны было бы несправедливо. Вспомним слова Вяземского: «Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы»… Голого расчета никогда не было в поступках Η. Н. Пушкиной. Более всего она полагалась на движения своего сердца. А сердце подсказывало ей, что Вяземский необычный человек. Князь был представителем старинного рода, происходившего из Рюриковичей. В середине XIX века таких родов в России было по пальцам перечесть — они угасали… Из восьмерых детей Петра Андреевича семеро умерли в младенческом и молодом возрасте. Это омрачило жизнь князя с его супругой Верой Федоровной, с которой они прожили 67 лет…
Вяземский был признан как поэт. Его перу принадлежало стихотворение «Русский Бог», написанное в 1828 году и ставшее настолько известным, что его одного хватило бы, чтобы принести Вяземскому поэтическую славу.
Бог метелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций — тараканьих штабов,
Вот Он, вот Он русский Бог.
Бог голодных, Бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот Он, вот Он русский Бог.
Вяземского считали одним из духовных руководителей декабрьского восстания, недаром декабрист Рылеев писал ему: «Вам не должно забывать, что, однажды выступив на такое прекрасное поприще, какое вы себе избрали, дремать не должно; давайте нам сатиры, сатиры, сатиры». О «прекрасном поприще» сохранился отзыв и агента Третьего отделения: «Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пьесе „Негодование“, служившей катехизисом заговорщиков».
Вяземский, разделяя некоторые взгляды декабристов, от революционных обществ держался в стороне, отчего заслужил прозвище «декабрист без декабря»…
«К счастью, он мыслит, что довольно редко между нами», — заметил однажды о своем друге Пушкин. И чем глубже размышлял Вяземский, тем дальше отходил от своего первоначального романтического, туманного взгляда на свободу — абстрактную свободу.
В 1860 году поэт Вяземский писал:
Послушать, век наш — век свободы,
А в сущность глубже загляни:
Свободной мысли коноводы
Восточным деспотам сродни.
У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд…
В разгар либерально-демократического движения друг Пушкина писал:
Хотел бы до того дойти я, чтоб свободно
И тайно про себя, и явно всенародно
Пред каждой церковью, прохожих не стыдясь,
Сняв шляпу и крестом трикратно осенясь,
Оказывал и я приверженность святыне,
Как делали отцы, как делают и ныне
В сердечной простоте, смиренные сыны
Все боле, с каждым днем, — нам чуждой старины
Обычай, искони сочувственный народу.
Досталось же князю от «свободной мысли коноводов»! Когда в 50-е годы Вяземский служил товарищем министра просвещения и ведал цензурой, либерально-демократическая критика клеймила и обличала, объявляла его реакционером, предателем идеалов молодости.
