Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

Потом вступил в партию и последний, самый легкий экзамен держал в Горной академии, откуда ушел инженером на Сураханские нефтяные промыслы в Баку.

Это была высшая школа советского инженера, где Борц помимо учения о сопротивлении материалов прошел законы классового сопротивления. Сама революция вошла в этот курс наук и расширила формулы настолько, что они стали равновелики делу молодого класса.

Баку... Это был странный, удивительный, в чем-то загадочный город.

Он полон миллионами запахов, по набережной ходят иранские негоцианты, учтивые, как тигры, и мимо грохочет трамвай, и ему кланяется верблюд, и редкие тогда иностранцы удивляются барабанному бою в крепостных улочках. Город окружает бухту дымящимся рогом, а кладбище бежит в гору, прочь от пестрой, веселой жизни и скрывается справа за рыжим, угрюмым горбом.

Так лежал новый город, еще не распакованный Борцем.

Раскрывая его, Борц вспомнил фразу одного француза:

— Тот, кто владеет нефтью, будет владеть и миром, ибо он будет господствовать на море с помощью тяжелой нефти, в воздухе — с помощью очищенных до совершенства нефтяных продуктов и на суше — с помощью керосина. Кроме того, он будет экономически господствовать над людьми благодаря фантастическому богатству, извлекаемому из нефти, этой удивительной субстанции, которая в настоящее время ценится больше, чем само золото.

Лорд Керзон выслушал эту тираду в Англии, и у него тоже нашлись кое-какие мысли по этому поводу.

— Союзники приплыли к победе на волнах нефти, — напомнил он витиевато.

Из Франции ему согласно кивнул головой Клемансо, заметивший задумчиво:

— В битвах грядущего дня нефть столь же необходима, как и кровь.

Борц понял, что не существует больше на свете беспартийной нефти. Нефть господина Детердинга состоит в партии империалистов и в их словаре помещена рядом со словом «кровь», хотя заглавные буквы у этих слов разные.

И Борц пошел записывать бакинскую нефть в ряды большевистской партии.

Сураханы — самый молодой, беспокойный район. Здесь даже пожилые, опытные инженеры, заслужившие высокий авторитет на промыслах Балаханского района, теряли голову.

Так началась, например, знаменитая паника перед шестым горизонтом.

Рабочий Хаиров, член бюро райкома, помнит, как забил фонтан на 7000 тонн в сутки — чистая нефть. Одной струей она перешибала суточную добычу чуть не всех семи промыслов. На другое утро Хаиров смотрел в стекло мерника, не верил своим глазам, звал других рабочих проверять. Рабочие смотрели в стекло и видели то же, что и Хаиров, — воду, чистую воду, без единой капли вчерашней нефти.

Помню, я писал об этом в те давние годы.

Давностью лет, молодостью моей, увлеченностью «новаторскими» литературными приемами объясняются и чересчур эксцентрические выражения и сравнения, и чрезмерная пылкость описаний, и «экзотичность», что ли, самой фигуры инженера Борца. И, главное, то обстоятельство, что Борц выглядит будто инженером-одиночкой.

Поверьте, было и тогда немало энергичных, талантливых инженеров в Баку. Но я писал именно о Борце, и вот он выглядит сегодня одиноким. Что ж? Писать заново? А может быть, все-таки оставить как было? И сохранить тем самым жар того времени, ощущение юности — страны и моей?..

Странности сураханских скважин выворачивают наизнанку производственный опыт знатоков нефти, писал я тогда. Никто ничего не понимает. То назревающие фонтанами пласты напролом бьют из недр, сшибают стальную арматуру, рвутся наружу смертным боем. То вдруг скважины съеживаются, забитые песком, и молчат годами, отплевываясь газом или подземной водой.

Под землей перешибают друг другу путь вода, песок и нефть. Чудовищные схватки возникают в истоках скважин. Наверху ничего не видно. Седые инженеры в бешенстве рвут геологические карты. Все идет к черту.

Так надрывались Сураханы во время первого и второго, более глубокого, прорыва. Бастовали внизу плохо разведанные пятый и шестой горизонты. Для их обуздания нужны были специалисты, у которых скорость мысли равнялась бы скорости света. Надо опередить, укротить опасную игру стихий.

На пятом и шестом промыслах идут свирепые споры о способах ликвидации прорыва.

Чаще всего повторяется слово «Борц».

Что такое Борц?

Это один из ресурсов.

Нужно ли понимать под ресурсами только железо, трубы, сталь, флянцы — мертвый инвентарь? Разве не следует маневрировать и другими ресурсами производства — людьми, специалистами, мастерами, рабочими? Это разве не ресурсы первой важности — людские ресурсы?

Так говорит Борц. И вот как он работает.

Лекции, профессора — все это хорошо, но, черт возьми, этого мало. Борц идет в самые глухие места промысла, к бывалым старикам и спрашивает: «Отцы, можно у вас учиться?» И становится рядом с ними, и учится у них сорокалетнему опыту, хотя перед этим его учили академики.

От стариков он уходит обогащенный, с полным неумением работать в одиночестве. Люди, люди, промысловые парни и ветераны — вот что самое главное. Разве на пятом промысле не живет Тихон Михелев, слесарь, тот самый, к дому которого иногда по ночам подъезжают редкие в то время легковые автомобили? Из машины выходят встревоженные люди, приехавшие за двадцать километров, с Биби-Эйбата, с той стороны Баку. Они просят слесаря Михелева выехать с ними в их район, укрощать горящий фонтан. Там уже погибло море нефти. Михелев садится в машину, едет и тушит зловещий фонтан. Ну да, у него большой опыт, на фонтане он спокоен, как хирург на операции.

Вот с такими людьми нужно работать. Но разве много таких? Лодыри, лодыри одолевают промысел.

— Вранье! — говорит Борц. — Покажите мне лодыря!

Ему показывают слесаря Рубцова. Этот лихой парень прошел неуязвимым через ушаты, ведра и бочки ругани. Ее изливали на него все шесть сменившихся начальников, но он подсыхал на солнышке, равнодушный к упрекам, взысканиям, увещеваниям, уговорам. Борц пришел к нему. Неожиданно попросил взяться за самую трудную на промысле работу. Он не ругал, он просто воодушевлял Рубцова, он утверждал, что Рубцов незаменим, никто, кроме Рубцова, не сможет выполнить важнейшее поручение... Слесарь смотрел на Борца, не веря своим ушам, но вдруг набрался решимости, воспламенился и пошел заворачивать на промысле необыкновенные дела.

— Где ваш лодырь? — кричал Борц хулителям.

Но тут с промысла пришли и сказали, что Рубцов опять сдает. Борц идет к Рубцову и шепчет ему на ухо, что если такие золотые руки, как рубцовские, бездействуют, то на кого же надеяться промыслу? И Рубцов, как павлин, раздувается от гордости, выпячивает грудь и наваливает себе на спину черт знает что, он выводит промысел из прорыва, он становится великим.

К Борцу приходит дежурный слесарь и говорит, что обойти за ночную вахту тридцать буровых он не согласен. Семен Борц, заведующий промыслом, оставляет свой кабинет, идет со слесарем на дежурство, обходит за ночь не один, а три раза все тридцать буровых и доказывает, что при этом можно еще часа полтора из вахты побездельничать. По пятам за ним ходит дежурный слесарь. Выражение лица у него восторженное. Он побежден, он доволен своим поражением. Ай-ай-ай! Вот это урок, это пример.

— Наврали на золотых работников! — кричит Семен Борц.

И вдруг отменяет все договоры по социалистическому соревнованию. Профком ощетинивается — это еще что за выходка со стороны партийца?

— Рву бумажное соревнование! — отвечает Борц и первый в бакинских нефтяных районах доводит план до буровой. Он разбивает прежнюю махину промысла на три цеха — глубоко-насосный, компрессорно-эксплуатационный и цех перекачки нефти. План цехов Борц разносит по буровым и заново начинает соревнование. Промысел берет разбег снова.

Все, буквально все, становятся ударниками.

— Хитрецы, — задумывается Борц. — Они могут меня надуть. Не верю торжественной бумаге. Крик, шум, поди разберись!

Он зовет промыслового статистика. Они шепчутся с ним ночами, возятся с картонными карточками.