Борис Пастернак - Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
Борис, я рада, что последнее, что он от меня слышал: Bellevue. Это ведь его первое слово оттуда, глядя на землю! Но тебе необходимо ехать.
Приложение
Das Jahr endet mit Deinem Tod? Ende? Anfang. Du bist Dir selber das neueste Jahr. (Liebster, ich weiss dass Du mich eher liest, als es steht – Rainer, jetzt wein ich, jetzt fliesst Du mir aus den Augen.) Lieber, wenn Du gestorben bist, ist Tod – keiner (oder) Leben – keines. Was noch? Die kleine Stadt in der Savoye – wann? wo? Rainer, und das Schlafnest? (Netz). Jetzt kannst Du auch russisch und weisst, dass Nest – ГНЕЗДО ist, und mehreres noch. Ich will Deine Briefe nicht nachlesen, sonst werde ich zu Dir wollen – nicht hier wollen – und wollen darf ich nicht, <пропуск из-за дефекта копии>. Rainer, ich weiss, dass Du gleich rechts bist, Kopf an Schulter. Ob Du einmal meiner gedacht hast? Ja! Ja! Ja! – Morgen Neujahr, Rainer 1927 – Deine Lieblingszahl. Also 1875 geboren? (Zeitschrift.) 51? Jung
Arme ich.
Doch – nichts von armsein! Heut Nacht um zwölf stoss ich (meinen Stoss kennst Du doch: ganz leise!) mit Dir an.
Liebster, mach, dass ich manchmal von Dir träume, nein, falsch: bewohne meinen Traum. Jetzt darfst Du wollen und handeln.
An ein hiesiges Zusammenkommen haben wir beide nie geglaubt – wie ans Hiersein, ja? Du bist mir vorangegangen (Aufsicht auf <нрзбр.>, doch gleich kommt besser!) – und ordnest – Stube nicht, Haus nicht – die Landschaft zu meinem Bewillkommen.
Ich küsse dich auf Mund? Schläfe? Stirn? Lieber – Mund, wie einen rechten Lebenden.
Liebster, lieb mich anders und mehr als alle. Sei mir nicht bös, – gewöhne Dich meiner, denn so bleib ich.
Was noch?
Nicht hoch, nicht weit, noch nicht, noch ganz nah, Stirn an Schulter. Nie weit: nie zu hoch!
Mein lieber grosser Junge – Du.
Rainer, schreib mir! (Dumm genug, die Bitte?)
Freudiges Neujahr und eine schöne Himmelneujahrslandschaft.
Marina
Bellevue, 31 December 1926, 10 Uhr Abends.
– Rainer, Du bist noch auf Erden, kaum 24 Stunden!
ПереводГод кончается твоей смертью? Конец? Начало. Ты самому себе – самый новый год. (Любимый, я знаю, ты меня читаешь раньше, чем я пишу) – Райнер, сейчас я плачу, ты льешься у меня из глаз! Милый, раз ты умер – значит, нет никакой смерти (или никакой жизни!). Что еще? Маленький городок в Савойе – когда? где? Райнер, а как же гнездо для сна? (Сеть.) Ты ведь теперь знаешь по-русски и знаешь, что Nest – ГНЕЗДО, и многое другое. Не хочу перечитывать твоих писем, а то я захочу к тебе – не захочу быть здесь, – а я не смею хотеть, <пропуск из-за дефекта копии>. Райнер, я знаю, что сейчас ты справа, головой – на моем плече. Думал ли ты когда-нибудь обо мне? Да! да! да! – Завтра Новый год, Райнер, – 1927 – твое любимое число. Значит, ты родился в 1875 году? (Газета.) – 51 год? Молодой.
Бедная я.
Но – ни слова о бедности! Сегодня в полночь я чокнусь с тобой (ты ведь знаешь мой удар: совсем тихий!).
Любимый, сделай так, чтобы я иногда видела тебя во сне – нет, неверно: живи в моем сне. Теперь ты вправе желать и делать.
В здешнюю встречу мы с тобой никогда не верили – как и в здешнюю жизнь, да? Ты меня опередил (вид на <нрзбр.>, но выходит лучше!) и заказал – не комнату, не дом – целый пейзаж, чтобы меня хорошо принять.
Я целую тебя в губы? в висок? в лоб? Милый, лучше в губы, как вправду живого.
Любимый, люби меня сильнее и иначе, чем все. Не сердись на меня, – привыкни ко мне, ведь такой я останусь.
Что еще?
Не высоко, не далеко, еще нет, еще совсем близко, твой лоб на моем плече. Никогда далеко: никогда слишком высоко.
Мой милый взрослый мальчик – ты.
Райнер, пиши мне! (Довольно-таки глупая просьба?)
С Новым годом и прекрасным небесным новогодним пейзажем!
Марина
Bellevue, 31 декабря 1926 г., 10 часов вечера.
– Райнер, ты еще на земле, не прошло еще суток.
Письмо 80
Bellevue, 12 января 1927 г.
Цветаева – Пастернаку
<На конверте письма Д.П.Святополка-Мирского к Пастернаку>
Дорогой Борис! Пересылаю тебе письмо М<ир>ского, которому не давала твоего адреса и которому умоляю его не давать. Причины внутренние (дурной глаз и пр.) – посему – веские, верь мне. Если неловко писать на меня и давать мой (NB! самое лучшее бы: я – глушитель) – дай адр<ес> Союза Писателей или Поэтов или еще что-нибудь общественное. Он твоего адр<еса> (личного) домогается с такой страстью, что дать нельзя никак. Кроме того: Волхонка, д. № 14, кв. 9 – моя, не делюсь. При встрече расскажу и увидишь.
Пока тебе будет достаточно знать, что когда, на днях, зашел ко мне – тут же застлала от него рукавом портрет Рильке в газете. Твоя Волхонка и лицо Р<ильке> – однородность. Не предавай меня.
Обнимаю и жду письма.
М.<На обороте конверта>
Нарочно пишу на его письме, чтобы запечатать волю (его к твоему адресу), твою – к даче его.
М.Ц.Приложение
School of Slavonic Studies
Malet St., London WC 1.
8 января 1927 г.
Глубокоуважаемый Борис Леонидович,
простите, что осмеливаюсь беспокоить Вас этим письмом. Дело в следующем: французский журнал «Commerce» напечатал некоторое время тому назад переводы двух Ваших стихотворений (Накрапывало, но не гнулись, и другого из «Рус<ского> Совр<еменника>», переводы так себе). Они хотят Вам заплатить за них гонорар, и вероятно хороший. Как Вам было бы удобнее всего, чтобы Вам выслали деньги: куда и в какой форме (чек, перевод, валюта)?
2) Я занимаюсь переводом «Детства Люверс», на два языка, французский (для Commerce же) и английский (еще не знаю, для кого), и тоже хотел бы<ть> по этому поводу в контакте с Вами, чтобы Вам при этом не остаться внакладе.
Не знаю, дошли ли до Вас Версты и как Вы их одобрили? Дальнейшее их существование не ясно.
Не осмеливаюсь после таких материальных предметов писать, как хотел бы, о той глубокой привязанности, которая давно уже привязывает меня к Вам как к автору, особенно «Сестры Моей Жизни», книги, однако, столь бездонно содержательной, что сходя в нее постоянно все глубже и глубже, я все еще не знаю, достиг ли я ее последнего круга и средоточия. Если бы я смел думать, что моя оценка может Вам быть интересна, я бы хотел Вам говорить также о том, что такого поэта, как Вы, у нас в России не было со времени золотого века, а в Европе сейчас может быть спор только между Вами и Т.С.Элиотом.
Письмо это буду просить переслать Вам Марину Ивановну; но был бы счастлив, если бы Вы мне ответили прямо по вышеозначенному адресу и сообщили бы мне Ваш.
Глубоко почитающий Вас
Д.С.МирскийПисьмо 81
<январь 1927 г.>
Цветаева – Пастернаку
Борис. Странно, что все это – вторично. То письмо помнишь – из Чехии? И свои слезы. И свой восторг: отец сказал, что жив.
Сейчас слезы. Жди восторга: Отец скажет, что жив! <вариант: Отцовского слова>
Еще одно: с содроганием поняла, что вещь о нас двоих «Попытка комнаты» – не о нас, а о <пропуск одного слова>. Пиша ее, не понимала: почему так жутко (ожидание явления). И горевала: почему – все-таки – нелюбовно. Перечти Элегию: дважды поймешь.
