Александр Пузиков - Золя
Через два месяца после этого разговора Золя признается Сантен Кольфу: «Уж несколько недель, месяцев, как во мне поднимается буря желаний и сожалений». Ван Сантен Кольф живет далеко, и ему можно довериться, тем более что это только намек. Но пройдет еще некоторое время, и Золя будет говорить всем и каждому об этом удивительно радостном и легком чувстве внезапно посетившей его молодости. 27 августа того же года он напишет Шарпантье: «Я испытываю большой творческий подъем, чувствую себя прекрасно, и мне кажется, что я еще все тот же двадцатилетний юноша, готовый, как и раньше, своротить горы».
Работа идет легко, хотя «Человек-зверь» и трудный орешек. В железном распорядке дня появились неожиданные «окна». Золя занимается фотографией, ездит на велосипеде, и не один, а в обществе Жанны. Но эта безоблачная жизнь продолжается недолго. Пора любви вскоре оборачивается «драмой любви». Александрина узнает о случившемся, начинаются семейные сцены, которые никем не описаны, но которые легко себе представить. Осенью 1889 года (20 сентября) Жанна рожает дочь Денизу. Все пути к отступлению отрезаны. Золя понимает, что он уже никогда не сможет пошло закончить свой роман с Жанной. Но ему безумно жалко и Александрину, которую он искренне любит, хотя и другой любовью. Он видит ее мучения, порою неистовство, но ничем не может помочь. Это состояние Золя с удивительной женской чуткостью описала Дениза Ле Блон:
«Жизнь Золя, терзавшегося между двумя женщинами, особенно после появления новой маленькой семьи, была крайне тяжела. У него было большое и нежное сердце, чрезмерная доброта, которая удваивалась, когда он видел печаль других. Он не мог глядеть на страдающих, не расстраиваясь сам. Ему было жалко свою Александрину, но он жалел также и Жанну и думал о своих детях»[21].
25 сентября 1891 года родился сын Жак. Дети были оправданием запоздалой любви. Радость отцовства наполняла сердце Золя большим и сильным чувством. Но и эта радость была омрачена. Чтобы лишний раз не огорчать Александрину, он долгое время только тайком посещал свою вторую семью. В летнее время Жанна поселялась в деревушке близ Медана, и Золя заглядывал к ней во время прогулок. Он купил большой бинокль и с его помощью, взобравшись на балкон, разглядывал милые лица детей и Жанны. Все это мучило Золя, делало его существование и трудным и каким-то фальшивым. «Я несчастлив, — писал он Жанне, — эта раздвоенность, это двойное существование… приводят меня в отчаяние»[22]. Еще больше страданий испытывал он, когда Жанна и дети уезжали куда-нибудь далеко, в Сент-Обен например. Золя часто бывал в этом курортном местечке и живо представлял себе, как бы он был счастлив возиться с детьми на берегу моря. Увы, он мог делать это только в мечтах. «Это действительно суровое наказание — лишить меня моря, лишить меня возможности быть отцом. Я был бы так счастлив, если бы мог взять на руки дорогую дочурку и смеяться с ней в прохладной воде или вместе с Жаком сооружать из песка цитадель, которую уносил бы начинающийся прилив».
Огорчения шли и по другой линии. Дениза подрастала, и ее надо было учить. К этому времени Александрина смирилась со своим положением и предоставила Золя большую свободу. Однажды он взял Денизу и Жака и повел их в лицей Кондорсе. «Мои дети!» — «Да, но имя они носят другое», — ответили ему. Закон разрешал усыновление на двух условиях: детям должно исполниться пятнадцать лет, и законная жена должна представить свое письменное согласие. И Золя чувствовал себя уничтоженным, глядя в смеющиеся глаза директора лицея, понимающего все с первого слова.
Неожиданный прилив молодости постепенно исчезал, и тот же Эдмон Гонкур не замедлил отметить это в своем «Дневнике»: «Золя жаловался на недомогание, внутренние боли, грудную жабу — на болезни, от которых он страдал в первые дни знакомства с Флобером. Он считает, что с сердцем у него плохо, и, как только закончит книгу, пойдет советоваться с врачом».
«Доктор Паскаль»! Произведение не из лучших в серии. Но оно было действительно необходимо. И не только потому, что здесь подводились итоги прошлому, но и потому, что оно было обращено к настоящему. Намерение сделать героем романа Клода Бернара было отброшено. Вместо сварливой и недалекой жены ученого появилась молоденькая Клотильда, племянница доктора Паскаля. Нет сомнений, что Золя вложил в это произведение много личного, и это подтверждается надписью на экземпляре книги, подаренной Жанне Розеро: «Моей горячо любимой Жанне, моей Клотильде, которая принесла мне в дар царственное великолепие своей молодости и вернула мне мои тридцать лет…»
Лирическая тема романа не удалась Золя. Желая опоэтизировать запоздалую любовь Паскаля к юной Клотильде, он использует библейскую легенду о царе Давиде и Ависаги и пытается оправдать союз мудрой старости и жизнеутверждающей юности. Описание этой любви побудило писателя обратиться к возвышенному и торжественному языку библии, что только усугубило искусственность лирических сцен романа. Осуждая Золя за стремление возвысить чувства престарелого Паскаля к Клотильде, А. П. Чехов писал: «Дурно, что это извращение он называет любовью». Но не будем слишком придирчивы и поблагодарим Золя за то, что он счел возможным не в дневниках и письмах, а в этом последнем романе серии кое-что поведать нам о своей любви к Жанне. Это было в какой-то мере самооправданием, как заметил зять писателя — Морис Ле Блон. И действительно, в голосе Паскаля мы часто слышим голос самого Золя.
Несомненный интерес представляют те страницы романа, на которых Паскаль — Золя рассуждает о теории наследственности. В течение долгих лет доктор Паскаль собирает данные о своих предках, ближайших и дальних родственниках, следит за жизнью отдельных представителей семьи Ругонов и Маккаров, делает выводы о закономерности их индивидуальных судеб. Золя не раз доставалось от критиков за преувеличение биологических факторов в жизни человека. Критики были правы, но следует все же сказать, что идея Золя была не так уж глупа. Последующее развитие науки, нынешнее ее состояние дают нам право говорить о роли наследственности в жизни людей, о ее влиянии на формирование характера человека. А если так, то художник вправе исследовать и эту тему, учитывать наследственность при создании образов своих героев. К сожалению, уровень науки в ту эпоху невольно приводил писателя к упрощению проблемы и некоторой ее вульгаризации.
Важно и другое. Золя никогда не сбрасывал со счетов роль среды. В «Докторе Паскале» ее влияние всячески подтверждается. Как выясняет Паскаль, поступки людей объясняются не только наследственностью: «Жизнь на каждом шагу опровергала эту теорию. Наследственность, вместо того чтобы стать сходством, была лишь стремлением к этому сходству, ограниченным средой и обстановкой». Таким образом, законы наследственности не так уж фатальны для человека, он может им противостоять, и в этом ему помогает среда. Замечание весьма важное для понимания биологического замысла эпопеи Золя.
