Генри Харт - Венецианец Марко Поло
Надо думать, что именно эта черта характера Марко приводила к ссорам и судебным разбирательствам, о которых нам рассказывают судебные документы. Он, конечно, был сутяга и не щадил даже ближайших родственников, если считал, что его права нарушаются или что должники ему не платят, пусть это будет сущая мелочь. Марко рисуется нам человеком, который не упустит ни барыша, ни наследства, если оно плывет ему в руки, и иметь с ним дело или отстаивать перед ним свои права было чрезвычайно трудно. Хотя дошедшие до нас скудные сведения говорят, что Марко был справедливым, честным и ласковым мужем и отцом, все же ясно, сколь ой был суров, когда речь заходила о делах.
Дополнительные документы, если они будут найдены, возможно, откроют какие-то новые привлекательные стороны натуры Марко, но все, чем мы располагаем ныне, свидетельствует, что в последний период своей жизни в Венеции это был придирчивый, алчный человек. Ведя свои дела, он бестрепетно настаивал на букве закона и не в силах был понять права, понять затруднения или несчастные обстоятельства тех, кто перешел ему дорогу, пусть это были люди одной с ним крови. Если с ними стряслась беда, то тем хуже для них. Он тут не виновен. Даже сам Шейлок никогда не был столь требователен и жесток, как этот удивительный венецианский купец[116].
Трудно примирить неумолимую суровость и упрямство старика Марко с тем юношеским образом, который рисуется в его книге. Или Рустичелло, готовя текст книги, «подрумянил» мессера Марко и истинный Марко есть тот, каким мы его видим в старости, или, как указывалось выше, глубокие перемены в судьбе Марко и его жизнь по возвращении в Венецию так покоробили и опустошили его душу, что из нее уже нельзя было высечь ни искры человеческой доброты.
В такой перемене нет ничего невероятного. За двадцать шесть лет скитаний и жизни в стране великого хана Марко крепко проникся духом Востока. Разве мог он, когда ему уже перевалило за сорок, приспособиться к новым условиям, к новой атмосфере без чрезвычайно острых, болезненных душевных и иных переживаний и перемен? Современная психология признает, что такие переживания глубоко воздействуют как на отдельную личность, так и на целые группы людей. Мы должны учитывать это и, разбирая холодные, бесстрастные фразы старинных документов, пролежавших в пыльных архивах Венеции шесть столетий с лишним, не столь строго судить Марко Поло за изъяны его характера.
Интеллект великого путешественника завоевывает высочайшую оценку и уважение у любого серьезного исследователя, изучающего жизнь Марко и его книгу. Надо помнить, что Марко не был человеком науки и что упрекать его за это нельзя. Да и как бы ему сделаться ученым? Если у него и была возможность получить образование — где, чему и сколько он учился, мы не знаем, — приобрести настоящую научную подготовку он все же был бы не в силах. Тот век, когда Птолемей олицетворял всю географию, а Аристотель был высшим авторитетом в области мысли, век, когда строение вселенной представляли по Данте, а на «Сокровище» Брунетто Латини[117] смотрели как на одну из лучших энциклопедий, век, когда все сведения о природе черпали из таких сочинений, как анонимное «L’image du Monde» и «De naturis rerum» Венсана де Бовэ[118], — такой век едва ли мог породить человека, подготовленного к научным исследованиям и наблюдениям и к фиксации их. Вопреки голословным придиркам различных издателей, следует считать истинным чудом, что Марко создал столь ясную и столь научную книгу, каковой она лежит перед нами.
Это был проворный, острый и точный наблюдатель фактов, преимущественно тех, которые имеют практическое применение в жизни. Он обладал по природе своей темпераментом и духом великого исследователя. Не выпячивая маловажного, избегая назойливости в изложении предмета, он извлекает все ценное из того, что наблюдает, и излагает свои выводы ясно, сжато, доступно. Человек неученый, необразованный, накопивший все свои знания главным образом в путешествиях, в живом опыте, он снова и снова проявляет удивительно логичное понимание предмета и умение отделить истинное от ложного. В тех случаях, когда он излагает материал, дошедший к нему по слухам, он часто — подчас наивно — впадает в ошибку, но если речь идет о сведениях, которые он получил путем личного опыта или наблюдения, то современные исследования и проверки показывают, что это был правдивый и осторожный писатель. Учился он быстро, знания усваивал прочно, забывал мало.
Некоторые издатели порицали Марко за многословие и «надоедливые повторения». И вновь надо сказать, что эти критики неправомерно смотрят на книгу Марко глазами человека нашей эпохи. Общепринятый стиль прозы во времена Марко — стиль многословный, напыщенный, изобилующий повторениями. Сказать по правде, в книге Марко этих излишеств сравнительно мало. Да и их можно объяснить прежде всего тем обстоятельством, что книгу писал, вероятно, не мессер Марко, а профессиональный сочинитель романов. Естественно, что этот книжник прибег к цветистому стилю прозы тринадцатого века. Более того, книга Марко, как об этом специально сказано в прологе, задумана в равной мере и для чтения вслух и для кабинетного чтения про себя. А при чтении вслух повторения чтецу и слушателям не мешали, а скорее помогали.
Марко обвиняли также в том, что он чересчур пристрастен к описаниям пышных празднеств и церемоний. Ради истины надо заметить, что пышные празднества и церемонии, шествия и разные зрелища были в средние века одним из главных удовольствий. Да Канале, Фруассар и иные хронисты той поры описывали их множество раз и самым подробным образом. Вполне возможно, что и Марко любил пышные празднества, несомненно также, что в данном случае оставило свой след писательское перо Рустичелло. Эти рассказы о битвах и пирах помимо прочего дают возможность читателю передохнуть — книга велика, все время в ней описываются разные местности и путешествия, — и благодаря таким рассказам мы нередко узнаем драгоценные детали из быта той эпохи.
Упрекали мессера Марко и в недооценке искусства и литературы. Но нельзя спрашивать с него больше, чем он мог дать. Он возвратился в Венецию, привезя нам множество богатств, он был переполнен ими до краев, и мы проявили бы черную неблагодарность, вменив ему в вину то обстоятельство, что он и вправду не был настоящим знатоком искусства или любителем литературы тех стран, где он путешествовал и жил. Несправедливость подобных критиков и комментаторов может понять только тот, кто всю жизнь изучает литературу и искусство Дальнего Востока.
Надо признать, что Марко не всегда умеет определить, действительно ли важна тема его рассказа. Почти без остановки, не переводя дыхания, он повествует о проститутках Ханбалыка и о выпуске бумажных денег; в единственную главу, посвященную Занзибару, он вместил описание жирафа, слона, льва, негров и их одежды (или отсутствия таковой), природных богатств острова и безобразной внешности негритянок. И тем не менее именно это отсутствие научного подхода, как бы это ни было чуждо нашим современным литературным правилам и чувству пропорции, позволило Марко включить в свою книгу массу бесценных сведений, которые иначе были бы навсегда потеряны.
