Павел Фокин - Твардовский без глянца
– Александр Трифонович, позвоните Анне Андреевне Ахматовой, она сейчас в Москве…
Твардовский встретил это предложение с некоторым изумлением:
– Ахматовой? Неожиданная мысль… – Но тут же загорелся: – А впрочем, почему бы и не позвонить? А? Это идея. А ну-ка, дайте-ка ее телефон, если знаете…
‹…› Во всех состояниях видел Твардовского у телефонного аппарата. Но настороженного, внезапно посерьезневшего, чуть ли не оробевшего, лишь только стал набирать номер, – такого не видел.
– Анна Андреевна?.. – спросил он. Но телефонную трубку, видимо, взяла другая женщина, потому что Твардовский замолчал. И через несколько секунд напряженного ожидания уже подошла она: – Здравствуйте, Анна Андреевна, с вами говорит Твардовский…
В голосе Твардовского были какие-то не слышанные мной раньше сверхпочтительные интонации. И напряжение: не обронить бы не то слово. И безусловное уважение.
Когда разговор закончился, Твардовский, откинувшись на спинку кресла, сказал, словно исполнил важное, серьезное дело (а оно и было – важное и серьезное):
– Даст!.. Обещала дать цикл стихотворений…
И видно было, что доволен разговором несказанно. Тут-то я и услышал, надо сказать с некоторым удивлением, что это был вообще первый разговор Твардовского с Ахматовой. Первый в жизни. ‹…›
Как выяснилось тут же, договоренность о стихах была все же условной: Ахматова обещала подумать, после чего она и даст цикл.
– Мне даже показалось, что она вначале не очень поняла, зачем мне ее стихи, почему я и напомнил ей, что являюсь редактором журнала, – объяснил Твардовский. – Обещала подумать. Может быть, вообще не привыкла или давно отвыкла от подобных звонков и просьб. Особая судьба! И знаете, мне нравится, что не согласилась с быстрой готовностью: в этом есть достоинство. И стихи она нам даст. Надо через некоторое время напомнить ей о сегодняшнем разговоре». [3; 262–264]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«Вчера говорил по телефону с Ахматовой (о новых ее стихах для „Нового мира“), которую лет 30 назад, по Антологии Ежова и Шамшурина, может быть, считал покойницей, как Блока, Брюсова, Гумилева. Только потом уж узнал, что она жива, правда, знал уже задолго до ее стихов в „Правде“ в войну и прочих.
Голос, после старушечьего, слабого, в коем я и предположил было ее, – голос, по которому можно было себе представить походку, какой она подошла к телефону, – сильный, уверенный, не старый – с готовностью в нем, исключающий разговор с ней, как со старушенцией. Назвался. – „Здравствуйте, тов. Твардовский“. Мне показалось, что она не поняла, зачем мне ее стихи. Это – редактор „Нового мира“. – „Ну, боже мой, Вы мне это сообщаете“». [9, IX; 158]
Алексей Иванович Кондратович:
«Разговор, повторяю, происходил в конце сентября. Анне Андреевне несколько раз напоминали о ее обещании, она твердо повторяла: дам, но, по-видимому, все подбирала, что дать, и каждый раз откладывала окончательное решение. И только перед самыми ноябрьскими праздниками мы получили от нее стихи.
Твардовского больше всего тронуло, что это были последние, только что написанные стихотворения. Под первым „Подумаешь, тоже работа…“ значилось „1959 г. Комарово. Лето“. „Не стращай меня грозной судьбой… “ совсем свежее – „1959 г., октябрь“. „Ярославское шоссе“ и „Летний сад“ (из цикла „Белые ночи“) – „1959 г., июль. Ленинград“. „Отрывок“ – того же года, и лишь под „Воспоминанием“ стояла дата „1956 г., 18 августа. Старки“.
– Не назвать ли эту подборку именно так – „Новые стихи“? – спросил Твардовский. – Телефон у Анны Андреевны прежний? Дайте я ей позвоню.
И он позвонил. И был, судя по всему, взаимно приятнейший разговор. Твардовский благодарил за стихи, говорил, что поставит их в самый ближайший номер (так оно и было – стихи появились в № 1 за 1960 год). Тут же они договорились и о названии – „Новые стихи“.
С тех пор Твардовский нет-нет да напоминал сотрудникам журнала об Ахматовой: не написала ли она новое, нет ли у нее чего-нибудь и из старого.
– Нам надо напоминать ей о себе, о том, что мы интересуемся ею, – говорил он и, когда составлялся очередной проспект произведений и авторов журнала на будущий год, собственноручно включал Ахматову в список поэтов – авторов журнала». [3; 264–265]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«22.Х.1959
Начал „расшифровывать“ и переносить в отдельную тетрадку ‹…› листки блокнота летней поездки. Начал с Ангары, написал первый кусочек о „черной воде“, пристегнул к ней слышанное на Дальнем Востоке о наводнениях Уссури и Амура и вывел некоторое общее рассуждение о запретности в нашей печати „печальной“ или „устрашающей“ информации. Тут будет просто несколько таких кусочков – ужасный, неприютный вид пристаней-деревень (подлежащих в будущем затоплению), мальчик с голым пузом, отбивающийся от мошки (рубашонку то поднимет, распялив на локтях, то опять опустит), и лирика о том, что будет через 20–30 лет – постепенное приближение промышленных очагов – Ангарск (с еще одним земляком). ‹…›
Вообще я должен уже писать только то, что думаю на самом деле (с необходимыми разумными приемами), а не что другое – мне некогда уже откладывать это „до другого раза“, т. е. на будущие времена. Прав Хемингуэй, что уже неизвестно, сколько тебе отпущено еще времени (ему 60 лет), и реальная „опасность не успеть“ (Т. Манн) вступает вполне в свои права. ‹…›
2. II.1960
Когда дело на лад, всегда кажется, помилуй бог, поступал бы умно, удачно, но не так, как поступал и как пришел к нынешнему положению вещей. А нынче оно таково, что я впервые всерьез увидел завершение „Далей“, и уже стучатся строчки, сползаясь отовсюду для заключительной главы. И все в этой более чем десятилетней работе – со всеми ее несовершенствами, упущениями, недотяжками и просчетами, но и с памятными порывами и рывками в деле – теперь становится чем-то целым и, в конце концов, единым. Вплоть до заготовленных когда-то слов к читателю: – Ну вот, а что я говорил? – Так, должно быть, и вся жизнь, – тогда еще не беда!
Мои герои все в дороге,
А сам я, что ли, домосед. ‹…›
6. II.1960
Гоню, гоню – покамест гонится, набрасываю заключительную, чуя и не пуская в душу озноб ответственности таких признаний, какие нужно сделать, держась на полунедосказе. ‹…›
28. II.1960
Полтора месяца работы изо дня в день ‹…›. Итог: три новые (хоть и зияющие там-сям провалами) главы, одна из них – значительна и, может быть, непроходима, но в целом – завершение беспечно затянувшихся „Далей“, – завершение – пусть и на скорую руку, но по существу». [9, IX; 160–161, 172–178]
