Федор Шаляпин - Маска и душа
Эти дирижерскiя ошибки, мѣшающiя мнѣ пѣть и играть, почти всегда являются слѣдствiемъ неряшливости, невниманiя къ работе или же претенцiозной самоувѣренности при недостатке таланта. Пусть дирижеры, которые на меня жалуются публике и газетамъ, пеняютъ немного и на себя. Это будетъ, по крайней мѣрѣ, справедливо. Ведь, съ Направникомъ, Рахманиновымъ, Тосканини у меня никогда никакихъ столкновенiй не случалось.
Я охотно принимаю упрекъ въ несдержанности — онъ мною заслуженъ. Я сознаю, что у меня вспыльчивый характеръ, и что выраженiе недовольства у меня бываетъ резкое. Пусть меня критикуютъ, когда я неправъ. Но не постигаю, почему нужно сочинять про меня злостныя небылицы? Въ Парижѣ дирижеръ портитъ мнѣ во французскомъ театрѣ русскую новинку, за которую я несу главную отвѣтственность передъ авторомъ, передъ театромъ и передъ французской публикой. Во время действiя я нахожу себя вынужденнымъ отбивать со сцены такты. Этотъ грехъ я за собою признаю. Но я не помню случая, чтобы я со сцены, во время дѣйствiя, передъ публикой произносилъ какiя нибудь слова по адресу дирижеровъ. А въ газетахъ пишутъ, что я такъ его со сцены ругалъ, что какiя то изысканныя дамы встали съ мѣстъ и, оскорбленныя, покинули залъ!.. Очевидно, сознанiе, что я недостаточно оберегаю честь русскаго искусства, доставляетъ кому-то «нравственное удовлетворенiе»…
А какiе толки вызвало въ свое время награждение меня званiемъ Солиста Его Величества. Въ радикальныхъ кругахъ мнѣ ставили въ упрекъ и то, что награду эту мнѣ дали, и то, что я ее принялъ, какъ позже мнѣ вменяли въ преступленiе, что я не бросилъ назадъ въ лицо Луначарскому награды званiемъ Народнаго артиста. И такъ, въ сущности, водится до сихъ поръ. Если я сижу съ русскимъ генераломъ въ кафе de la Рaix, то въ это время гдѣ нибудь въ русскомъ кварталѣ на rue de Banquiers обсуждается вопросъ, давно ли я сдѣлался монархистомъ или всегда былъ имъ. Стоитъ же мнѣ на другой день въ томъ же кафе встрѣтить этакого, скрывающаяся неизѣстно отъ кого, знакомаго коммуниста Ш. и выпить съ нимъ стаканъ портвейну, такъ уже на всѣхъ улицахъ, гдѣ живутъ русскiе, происходитъ необыкновенный переполохъ. Въ концѣ концовъ, они понять не могутъ:
— Монархистъ Шаляпинъ или коммунистъ? Одни его видели съ генераломъ Д., а другiе — съ коммунистомъ Щ…
3амѣчу, что все сказанное служитъ только нѣкоторымъ предисловiемъ къ разсказу объ одномъ изъ самыхъ нелѣпыхъ и тяжелыхъ инцидентовъ всей моей карьеры. Безъ злобы я говорю о немъ теперь, но и до сихъ поръ въ душѣ моей пробуждается острая горѣчь обиды, когда я вспоминаю, сколько этотъ инцидентъ причинилъ мнѣ незаслуженнаго страданiя, когда я вспоминаю о той жестокой травлѣ, которой я изъ-за него подвергался.
80Государь Николай II, въ первый разъ послѣ Японской войны, собрался прiѣхать на спектакль въ Марiинскiй театръ. Само собою разумѣется, что театральный залъ принялъ чрезвычайно торжественный видъ, наполнившись генералами отъ инфантерiи, отъ каваллерiи и отъ артиллерiи, министрами, сановниками, представителями большого свѣта. Залъ блестѣлъ сплошными лентами и декольте. Однимъ словомъ, сюперъ-гала. Для меня же это былъ не только обыкновенный спектакль, но еще и такой, которымъ я въ душѣ былъ недоволенъ: шелъ «Борисъ Годуновъ» въ новой постановкѣ, казавшейся мнѣ убогой и неудачной.
Я зналъ, что въ это время между хористами и Дирекцiей Марiинскаго театра происходили какiя то недоразумѣнiя матерiальнаго характера. Не то это былъ вопросъ о бенефисѣ для хора, не то о прибавкѣ жалованья. Хористы были недовольны. Они не очень скрывали своей рѣшимости объявить въ крайнемъ случай забастовку. Какъ будто, даже угрожали этимъ. Управляющей Конторой Императорскихъ Театровъ былъ человѣкъ твердаго характера и съ хористами разговаривалъ довольно громко. Когда онъ услышалъ, что можетъ возникнуть забастовка, онъ, кажется, вывѣсилъ объявленiе въ томъ смыслѣ, что въ случаѣ забастовки онъ не задумается закрыть театръ на недѣлю, на двѣ недели, на мѣсяцъ, т. е. на все то время, которое окажется необходимымъ для набора совершенно новаго комплекта хористовъ. Объявленiе произвело на хоръ впечатлѣнiе, и онъ внѣшне притихъ, но обиды своей хористы не заглушили. И вотъ, когда они узнали, что въ театръ прiѣхалъ Государь, то они тайно между собою сговорились со сцены подать Царю не то жалобу, не то петицiю по поводу обидъ дирекцiи.
Объ этомъ намѣренiи хора я, разумѣется, ничего не зналъ.
По ходу дѣйствiя въ «Борисѣ Годуновѣ» хору это всего удобнѣе было сдѣлать сейчасъ же послѣ пролога. Но наша фешенебельная публика, знающая толкъ въ «Мадамъ Батерфляй», осталась равнодушной къ прекрасной музыкѣ Мусоргскаго въ прологѣ, и вызововъ не послѣдовало. Слѣдующая сцена въ келiи также имѣетъ хоръ, но хоръ поетъ за кулисами. Публикѣ «сюперъ-гала» превосходная сцена въ кельѣ кажется скучной, и послѣ этого акта опять не было никакихъ вызововъ. У хора, значитъ, остается надежда на сцену коронацiи: выходитъ Шаляпинъ, будутъ вызовы. Но, увы, и послѣ сцены коронацiи шумъ въ зрительномъ залѣ не имѣлъ никакого отношенiя къ оперѣ: здоровались, болтали, сплетничали… Въ сценѣ корчмы нѣтъ хора. Нѣть также хора и въ моей сценѣ въ теремѣ. Хору какъ будто выйти нельзя. Истомленные хористы рѣшили: если и послѣ моей сцены не подымется занавѣсъ, значитъ — и опера ничего не стоитъ, и Шаляпинъ плохой актеръ; если же занавѣсъ подымется — выйти. Занавѣсъ наверное подымется — надѣялись они. И не ошиблись. Послѣ сцены галлюцинацiй, послѣ словъ: «Господи, помилуй душу преступнаго Царя Бориса» — занавѣсъ опустился подъ невообразимый шумъ рукоплесканiй и вызововъ. Я вышелъ на сцену раскланяться. И въ этотъ самый моментъ произошло нѣчто невѣроягное и въ тотъ моментъ для меня непостижимое. Изъ задней двери декорацiй — съ боковъ выхода не было — высыпала, предводительствуемая одной актрисой, густая толпа хористовъ съ пѣнiемъ «Боже царя храни!», направилась на аванъ-сцену и бухнулась на колѣни. Когда я услышалъ, что поютъ гимнъ, увидѣлъ, что весь залъ поднялся, что хористы на колѣняхъ, я никакъ не могъ сообразить, что собственно случилось — не могъ сообразить, особенно послѣ этой физически утомительной сцены, когда пульсъ у меня 200. Мнѣ пришло въ голову, что, должно быть, случилось какое нибудь страшное террористическое покушенiе, или — смѣшно! — какая нибудь высокая дама въ ложѣ родила…
Полунощная царица
Даруетъ сына въ Царскiй Домъ…
Мелькнула мысль уйти за сцену, но съ боку, какъ я уже сказалъ, выхода не было, а сзади сцена запружена народомъ. Я пробовалъ было сдѣлать два шага назадъ, — слышу шопотъ хористовъ, съ которыми въ то время у меня были отличныя отношенiя; «Дорогой Федоръ Ивановичъ, не покидайте насъ!»… Что за притча? Все это — соображения, мысли, исканiя выхода — длилось, конечно, не болѣе нѣсколькихъ мгновенiй. Однако, я ясно почувствовалъ что съ моей высокой фигурой торчать такъ нелѣпо, какъ чучело, впереди хора, стоящаго на колѣняхъ, я ни секунды больше не могу. А тутъ какъ разъ стояло кресло Бориса; я быстро присѣлъ къ ручкѣ кресла на одно колѣно.
