Юрий Орлов - Опасные мысли. Мемуары из русской жизни
— Вниз!
— Вверх!
— Вниз!
— Вверх!
Мне надо на время забыть, выкинуть из головы, что болен. Надо двигаться. Мы в его руках. Я заглядываю ему в глаза: там нет ничего, кроме голубой пустоты. Меня он, однако, не бьет.
Он прогоняет нас туда и обратно девятнадцать раз.
— Вот так. А теперь получите воду.
В Иркутске принимавший нашу партию капитан весело предупреждает:
— Имейте в виду, вы в Иркутской пересыльной тюрьме, хуже которой не бывает. Ясно?
— У нас пока нет для вас места, — вежливо сообщает мне лейтенант по окончании обычных процедур. — Мы вас временно поместим в карцер. Хорошо? До утра только. Постель? Темная ночь, какая постель. Я сам без постели. (Он смеется.) Да ведь у вас телогрейка. А завтра все будет».
Он приводит меня в глубокий подвал, в карцерное помещение. Пол цементный, нары обиты жестью, стекол в окне, конечно, нет. Но и то счастье, что есть туалет со сливом.
— Холодно? — спрашивает лейтенант с интересом. — А мне не показалось. У меня дома холодней. (Он опять смеется.) Ну, доброй ночи. Завтра утром переведем в другое место.
Конечно, они не переводят никуда ни завтра утром, ни послезавтра вечером, и всю неделю, что меня там держат, приходится бороться за обычное тюремное ежедневное питание вместо карцерного через день, стучать в дверь по полтора часа, пока не подойдет надзиратель. Вначале он обычно угрожает избить за беспокойство, потом. После десятиминутного изумления при виде вещей, не разрешенных в карцере, — чемоданы, телогрейка, сапоги, шапка — идет куда-то звонить, потом, наконец, мне приносят чего-нибудь поесть…
В конце иркутском недели на меня накинули наручники, спарили с каким-то заключенным и вместе с шестью другими парами посадили на обычный гражданский самолет, летевший в Якутск. Нормальные пассажиры старались не смотреть на наши наручники. С жадным любопытством разглядывал я «обычных» людей, которых не видел семь лет. Стюардесса вежливо подала минеральной воды, закуски на рейсе не было.
В Якутской тюрьме, после шмонов, ожиданий и всего прочего меня, наконец, осмотрела врач, потому что это был почти уже конечный пункт моего этапа. Обнаружив воспаление легких, она поместила меня в туберкулезное отделение тюремной санчасти. В «палате» на четверых, в которой я лежал, стекол в окне тоже не имелось, но зато соседи залепили все окно газетами, употребив клей собственного изготовления из черного хлеба. Все были подследственные. Спортивный тренер из «алмазной столицы» — Мирного, член разветвленной по стране организации по хищению и сбыту алмазов, имел две возможности: выдать кое-кого из остальных и быть в будущем убитым товарищами или не выдать никого и быть расстрелянным по суду. Он выбрал, если я правильно понял, первую возможность. Другой человек был журналист, которому, как он утверждал, подстроили уголовное дело за критику начальства. А третий — эвен, бригадир-оленевод, убил своего очередного якута в ходе местной вендетты.
Врач сделала что могла, продержав меня в санчасти несколько дней, и я немного поправился.
— Вас направляют в Кобяйский район, — заметила она между прочим. — Хороший район, там с продуктами лучше, чем в Якутске.
Я, правда, не знал, как с продуктами в Якутске.
6 марта на меня снова надели наручники, посадили в самолет и через час полета на север высадили в каком-то поселке.
— Ну, все, — сказал милиционер. — Ты на месте. Сангар — Кобяйский районный центр. Можно доплюнуть до Полярного круга.
— Еще не на месте, — уточнил человек в гражданском.
— Ему в Кобяй.
Человек в гражданском повел меня сначала в районную милицию, затем в местную строительную контору и оставил там совершенно одного. Я прошелся по конторе. Меня никто не охранял!
Глава двадцать первая
Ссылка
Мне выдали денежный аванс, спецодежду и пять шерстяных одеял. Взобравшись на крытый брезентом грузовик, я закутался в одеяла, сел на лавку и привалился к борту.
Было четыре вечера. Темно. Не очень холодно — тридцать градусов.
— Еще полмесяца назад, — сказал шофер, — стояло минус пятьдесят пять, нос высунешь — отвалится.
— Твой же на месте, — возразил я.
— Мой! Так я заливаю по литру антифриза каждый день.
Главный инженер уселся в кабину, и мы отправились в якутское село Кобяй — место моей ссылки.
Езды было всего сто километров, первые двадцать — через Лену и ее протоки. Машина то с безумным воем прошибала снежные завалы, то сползала боком в какую-то пустоту, то ухала носом в бездну, то соскальзывала задом в снежную западню — колеса бешено крутились в поисках точек опоры, разметая снег и лед и увязая все глубже и глубже. Наконец, шофер выходил из кабины, рубил молодые лиственницы и бросал их под колеса. В четыре утра мы прибыли на место.
— Хорошо управились, — заметил шофер и подмигнул мне левым глазом. Этот глаз у него, правда, подмигивал постоянно.
Инженер привел меня в передвижной балок — маленький домик-прицеп. Спальня налево — трое нар, по четыре человека на каждой, буржуйка в проходе. Кухня направо — стол, скамейки, посуда, печка, сделанная из бочки. Жилище строителей Сангарской передвижной механизированной колонны, ПМК. Они сооружали детский сад на другой стороне улицы. Моя работа была охранять материалы от воровства, а пуще того — недостроенный дом от пьяного поджога якутскими подростками.
— Вот вам, ребята, сторож, — сказал инженер протиравшим глаза рабочим.
— Нам бы чего горячего.
Тут же появился чай, выставили гречневую кашу с мясом из консервной банки, хлеб, масло и водку. Было 6 марта 1984 года, ссылка началась.
Этот детским сад размером со средний американский семейный дом начали строить за два года до смерти генерального секретаря Андропова, счастливо совпавшей с концом моего лагерного срока, подняли стены, когда от нас ушел генеральный секретарь Черненко, и успешно поставили под крышу, когда началась «перестройка» Горбачева. Отсюда видно, что охрана этому сооружению была абсолютно необходима. В нарушение закона меня поставили на круглосуточное дежурство. Днями я должен был смотреть за домом, только когда плотники уезжали из Кобяя, что случалось постоянно из-за отсутствия материалов. Поспав несколько часов, я лихорадочно садился за физику и за статьи по волновой логике, которые обдумывал еще в лагере. Ночью же, надев валенки, волчью шапку и овчинную шубу, привезенные от Ирины Сашей Барабановым, моим старым другом и бывшим учеником, бдительно циркулировал вокруг стройки. Воровство или поджог — и меня на «законном основании» препроводят в тюрьму.
