Виктор Чернов - Перед бурей
Его принципиальный эволюционизм нам чужд. Мы остаемся и в демократической среде партией революционного социализма, ибо никогда не втиснем себя в прокрустово ложе легализма во что бы то ни стало и никогда не откажемся от священного права всякого народа на революцию.
Тем временем Е. Ганейзер переговорил уже со Шрейдером и между нами состоялось первое свидание. Судя по отзывам Мякотина, Пешехонова и Анненского, я ожидал встретить человека с расплывчатыми воззрениями, которого, может быть, отпугнет слишком определенная постановка всех вопросов в партийной идеологии и программе. Действительность готовила мне приятный сюрприз.
Григорий Ильич Шрейдер с самого начала произвел на меня впечатление исключительной личной мягкости и глубокой внутренней деликатности; но это не была слабость. Напротив, под этими внешними свойствами скрывалась большая внутренняя твердость. Ни убеждать, ни склонять Г. И. Шрейдера ни к чему мне не пришлось. Он без нашей аргументации сам пришел к сознанию того, что газету надо поставить на совершенно новые рельсы. Для него было ясно, что надо «раскрыть все скобки». И он принимал реформу газеты со всеми ее последствиями. Не боялся он и «страшной» клички — «социалист-революционер».
— Этого тоже не надо пугаться, — говорил он: — весь вопрос в известном педагогическом такте. Дайте только содержание раньше слова; разверните программу — всю программу. Когда читатель ее поймет и полюбит, он не испугается никаких слов. Конечно, если поступать наоборот, если сразу огорошить страшным словом, это родит предубеждение, а, может быть, даже оттолкнет от дальнейшего чтения газеты. Этого надо избегнуть.
Ценность «Сына Отечества» потому для партии особенно и велика, что он уже имеет за собой огромную, завоеванную газетой аудиторию. Но эта аудитория наша политически неопытна. Она тянется ко всему лучшему, но ощупью, не зная, к чему идет. Поэтому надо не скакать прямо к конечным выводам и при том самым острым, а подготовлять сначала почву. Сумейте поставить так дело, и вся эта аудитория станет ваша, и никто ничем ее от вас не отпугнет…
Найдя во мне полное сочувствие этим своим мыслям, Гр. И. Шрейдер еще горячее заговорил:
— Я хотел бы захватить именно массы, поднять настоящую целину. Сейчас потребность в политическом образовании пробивается во всех самых глухих углах. Вот почему я не меньшее значение, чем основному «Сыну Отечества», придаю его маленькому удешевленному изданию. При большом «Сыне Отечества», используя часть его материала, очень легко вести и «малый», но сообщив ему характер совершенно популярной народной газеты. Здесь аудитория еще шире, еще непосредственнее и в известном смысле еще благодарнее. Если нам только дадут несколько времени поработать, — вот, где можно будет сделать огромное дело.
Итак, всё шло, как по маслу. Мы уже условились об общем заседании нас, новопоступающих, с главными литературными «аборигенами» газеты. Там надо было окончательно всё вырешить и формально организовать новую редакцию.
Я известил об этом Мякотина и Пешехонова. Как вдруг, за какой-нибудь час до срока, я был экстренно вызван ими и застал их вместе с Н. Ф. Анненским, очевидно, после какого-то довольно острого спора. Анненский выглядел взволнованным, утратившим свою обычную веселость. Пешехонов и Мякотин были явно расстроены и даже как бы растеряны…
Анненский не замедлил изложить мне суть дела.
Он упрекал меня и моих партийных товарищей в том, что мы, предпринимая такой важности дело, как постановка большой ежедневной политической газеты, и намереваясь воспользоваться из «Русского Богатства» такими крупными силами, как Мякотин, Пешехонов и, быть может, еще Петрищев, обошли журнал, как таковой, как солидарную коллективную единицу.
Я удивился: мы никого не хотели и не хотим обидеть. Весь разговор был начат на большом, расширенном редакционном «Четверге». Никто другой, как Н. Ф. Анненский благословил нас троих на газетное дело. И он же высказался так: газета пусть будет открыто партийной, но журналу лучше остаться органом более широкого, чем какая бы то ни была партия, направления. Но если так, как мог же я привлекать его к чисто партийному делу? Всякую такую попытку я считал бы со своей стороны неловкостью, как бы давлением на журнал в сторону его реформы, аналогичной реформе «Сына Отечества»…
Анненский возражал решительно и настойчиво. Да, «Русское Богатство» остается органом направления, но дело не в изменении им своей позиции, а в его активном участии в пересоздании «Сына Отечества».
Я говорю о «партии»; но что такое партия и кто — партия? Я отождествляю ее с известной нелегальной организацией плюс заграничная эмиграция; но это только часть партии, и нельзя часть подставлять вместо целого. А кто является создателем партии? Я должен согласиться, что «Русское Богатство» было для нее главным идейным воспитателем и главной теоретической лабораторией: и если бы случилось так, — чего, впрочем, нет, и чего не дай Бог, — что группа конспиративных руководителей и группа «Русского Богатства» разошлась между собой, то неизвестно, за кем оказалась бы партия…
Я вдруг почувствовал, что между нами есть какая-то огромная, доселе незамеченная недоговоренность, которая, быть может, скрывает за собой пропасть. Во всяком случае, мне сразу показалось, что Н. Ф. Анненский, при всём своем огромном и трезвом уме, здесь страдает литературщиной, наивным эгоцентризмом столичных журналистических кружков, не заметивших, как в скрытом от их глаз «подполье» выросла огромная «самозаконная» сила, идущая своими путями мысли и действия так, что за ней не угнаться самым почетным журнальным и легально-общественным авторитетам.
Я, однако, вовсе не хотел становиться в споре на эту почву. Я ответил, что готов столковаться с кем угодно; я понимаю, что Мякотин и Пешехонов, члены коллектива «Русского Богатства», действовать сепаратно не могут; но я думал, что они уже имеют от коллектива карт-бланш. На меня всё это свалилось теперь, как гром с ясного неба; а между тем, менее чем через полчаса в редакции «Сына Отечества» соберутся все ближайшие сотрудники и будут ждать нас для окончательного формального разговора, для организации и приступа к делу. Как же теперь быть?
Анненский ответил вопросом: а как же теперь быть в «Русском Богатстве», когда послезавтра приезжает В. Г. Короленко и когда всякий, естественно, может поставить вопрос: как могли мы не пожелать даже выслушать его голоса в таком огромном вопросе, чувствительно задевающем как интересы «Русского Богатства», так и вообще интересы общего дела?
Я знал Короленко, как литературную и моральную величину, но его политический облик был мне недостаточно ясен. Здесь из разговоров, для меня его позиция постепенно выяснилась.
