Иосиф Бакштейн - Внутри картины. Статьи и диалоги о современном искусстве
Бакштейн. Нет, абсолютно не так, хотя уже не помню детали. Но мы начали обсуждать именно биеннале, неформально с Зябловым, потом пришли к Швыдкому, он поддержал, и вся машина завертелась.
Дёготь. Я, кстати, здесь хочу сказать – не столько тебе, сколько читателю, – что потом произошел конфликт, или несовпадение взглядов на самые разные вещи, в результате чего Виктора Мизиано не оказалось в числе кураторов Первой московской биеннале. На эту историю существуют разные мнения у людей, которые были внутри ситуации. Я обсуждать это сейчас не хочу, просто потому, что это отвлечет нас от сегодняшнего разговора, но мне не хотелось бы, чтобы кто-то думал, что я хочу эту историю замолчать, поэтому я упоминаю это здесь. О’кей?
Бакштейн. О’кей.
Деготь. Итак, с самого начала речь шла о том, что это будет государственно финансированное мероприятие. Или вы обещали, что подключится частный капитал?
Бакштейн. Нет, это была еще другая историческая эпоха. С тех пор очень много событий утекло, поменялась административная и финансовая ситуация. Конечно, мы рассчитывали только на бюджетное финансирование.
Дёготь. И тебе удалось убедить министерство благодаря идее некоего западничества, воссоединения с Европой, в которой Россия должна стать одним из мировых центров? И основной фигурой поддержки был Швыдкой.
Бакштейн. Да.
Дёготь. На какую конкретно биеннале ты указывал как на пример? На Венецианскую?
Бакштейн. Венецианскую, конечно. И еще упоминалась биеннале в Сан-Паулу. Но вообще мы объясняли, что биеннале – это такой формат крупного международного художественного проекта, который необходим России, Москве, для…
Дёготь. Для престижа.
Бакштейн. Для того, чтобы подтвердить, что у нас с искусством все в порядке. И что мы понимаем значение современной художественной культуры.
Дёготь. Приводилась ли какая-то другая, более понятная институция в качестве модели? Михаил Миндлин, например, рассказывает, что при создании конкурса «Инновация» им приходилось все время ссылаться на конкурс Чайковского как на более понятную вещь. Вам приходилось приводить в пример какой-нибудь Московский кинофестиваль?
Бакштейн. Нет. Хотя вообще-то да, Московский кинофестиваль фигурировал в риторике. Но естественно, не в разговорах со Швыдким, он все прекрасно понимал и так.
Дёготь. Представление о том, что у биеннале должна быть такая фигура, как куратор, – это было понятно или пришлось объяснять?
Бакштейн. Это было сразу принято. Мы аргументировали, что есть такой формат, он так-то устроен. И Швыдкой как человек цивилизованный принял эту модель.
Дёготь. Я была уверена, что это сразу приняли на всех уровнях, потому что наличие фигуры куратора исключает некое опасное, слишком демократическое расползание и позволяет все контролировать, это их как раз очень устроило. В выставках ведь тоже есть своя властная вертикаль. Это было очень понятно.
Бакштейн. Но Первую и Вторую биеннале курировала большая группа кураторов.
Дёготь. Да. И мой следующий вопрос: почему это было так?
Бакштейн. Это было связано с тем, что мы с Витей долго все обсуждали, у нас были разные кандидатуры, и в какой-то момент это стало формой компромисса.
Дёготь. А это не было связано с тем, что министерство боялось кому-то одному отдать предпочтение?
Бакштейн. Нет, это было абсолютно наше внутреннее решение. И хочу сразу сказать, почему наша группа курировала и Вторую биеннале: потому что было совершенно непонятно, чем все закончится, так было надежнее.
Дёготь. Государственное финансирование сильно выросло за эти годы в сравнении с Первой биеннале?
Бакштейн. Я, честно говоря, не помню. Но самое крупное финансирование было как раз на Третьей биеннале. Около шестидесяти миллионов рублей государство выдало. А в этот раз пятьдесят два.
Дёготь. Можно ли сказать, что в целом ты считаешь свои позиции и позиции фонда биеннале прочными, потому что министерство тебе после стольких лет доверяет?
Бакштейн. Надеюсь, что да.
Дёготь. Можно ли также сказать, что и в художественном сообществе существует консенсус относительно того, что именно такая профессиональная организация, как ваша, должна делать биеннале?
Бакштейн. У нас в профессиональном сообществе роли распределены, мы все как большая семья, все занимаются своим важным делом и уважают, что делают другие. И ГЦСИ, и ММСИ, и Мультимедиа Арт музей, другие институции. У всех уже свои роли, есть баланс сил и интересов, который не стоит нарушать. И Министерство культуры есть, безусловно, разумная организация.
Дёготь. Когда вы представляли преимущества того, что Москва будет столицей мира, вы – я думаю, вы не специально это делали, но так получается, – напирали на то, что Россия выступит богатой импортирующей организацией, которая может и должна себе позволить привезти в Россию престижное зарубежное искусство. Ведь в чем сейчас упрекают биеннале? В том, что она не стимулирует местное производство (ни кураторское, ни художественное, ни производство идей), а стимулирует импорт.
Бакштейн. Это такой формат.
Дёготь. Ты считаешь, что так строятся все биеннале?
Бакштейн. Я помню прекрасно, когда мы в очередной раз обсуждали формат биеннале с этой выдающейся группой людей (кураторами Первой биеннале) и говорили, сколько будет художников из России, Роза Мартинес сразу сказала: «Имей в виду, в биеннале должно участвовать не больше 15% художников из страны, которая это биеннале организует».
Дёготь. Потому что она предвидела, что наша страна как слаборазвитая в этом отношении и имеющая мало доступа к западным рынкам символического сбыта, захочет продвинуть больше своих художников?
Бакштейн. Нет, она это совершенно не имела в виду. Она просто сказала, что так принято.
Дёготь. Не более 15% или не менее?
Бакштейн. Не более.
Дёготь. Возникает ощущение, что люди в России хотят «более».
Бакштейн. Она объяснила, что то, чего хотят люди, никого не … Главное, в такой пропорции это остается международным художественным событием и не превращается в какой-то междусобойчик.
Дёготь. Но создается впечатление, что импортный характер с годами усиливается.
Бакштейн. Процент выдерживается.
Дёготь. Мы сейчас с тобой сидим в «Гараже», где одновременно проходят две крупные выставки, просто прямо импортированные из-за границы. Россия вообще огромный ненасытный рынок, в этом ее мировая роль сейчас, и искусство не исключение. Я сейчас даже говорю не столько про количество русских художников, сколько про установку на привоз готовых работ. Как правило, на Московской биеннале мы имеем дело уже с готовыми произведениями искусства, откуда-то привезенными.
Бакштейн. Готовые произведения или новые – это зависит исключительно от бюджета. На Третьей биеннале у нас было немножко больше денег, был отдельный бюджет на продакшн. Мы давали художникам некоторое количество денег, чтобы они создавали свои произведения. В этот раз денег было меньше, поэтому мы только в исключительных случаях давали денег на создание нового произведения.
Дёготь. Это Петер Вайбель решал, кому давать денег?
Бакштейн. Это было совместное решение. Мы обсуждали вместе.
Дёготь. При составлении списка художников биеннале кто-то следит за тем, чтобы все регионы мира были представлены – Китай, Азия, СНГ?
Бакштейн. Зависит от концепции. Это ответственность куратора. У кураторов определенного уровня, насколько я могу судить, представлено большинство континентов.
Дёготь. У Московской биеннале есть travel budget для куратора? Я имею в виду не поездки в Москву и обратно, а исследовательские поездки?
Бакштейн. Есть, но небольшой. Обычно поэтому мы приглашаем кураторов, у которых уже есть база данных и опыт.
Дёготь. Всех очень интересует, каким образом выбирается или назначается фигура куратора следующей биеннале. Это выглядит совершенно непрозрачным.
Бакштейн. У биеннале есть экспертный совет, advisory board. В него входят, в том числе кураторы прошлых биеннале. Я обсуждаю это с ними, мы останавливаемся на одной кандидатуре и потом утверждаем ее в министерстве. Как правило, оно соглашается.
Дёготь. Я всю эту процедуру понимаю, я сама являюсь или являлась частью такого рода совета для других биеннале. Мы обсуждаем кандидатуры, пытаясь учесть не только чисто художественные интересы, но иногда даже и интересы генерального спонсора, если такой есть – имею в виду не одного человека, а нечто вроде «отцов города», которые хотят то более зрелищную, то более политизированную биеннале, то женщину, то новые медиа, то очень критичную биеннале, представь себе, и такое бывает… У них свои представления о том, что нужно городу и что сейчас будет считаться актуальным. Нужно между всем этим и между финансовыми обстоятельствами тоже лавировать. Но разница в том, что в моем случае все эти борды были совершенно прозрачны. У нас даже интервью брало местное телевидение, мы были публичными фигурами. Правда, что очень важно, мы никогда не озвучивали кандидатуры, которые были отвергнуты: это строго запрещено везде. Но вы не пошли по пути публичности…
