Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер
Гиммлер всегда скрывал слабость характера и нерешительность под маской силы. Должность и мундир командующего армией восполнили потребность доказать самому себе, что он решительный человек действия. Как некогда он принудил свое слабое тело достичь требуемого атлетического стандарта, теперь он заставил себя стать боевым генералом.
Он совершенно не подходил для такой работы ни умом, ни телом. Он слепо верил в себя, и сомнения, которые всегда гнездились в глубине его души, старательно подавлялись ревностными советчиками. Если Керстен находился рядом, чтобы убеждать его в собственной гуманности, а Шелленберг всегда был готов подтвердить его дипломатические способности, то Скорцени, гений боевой тактики, с готовностью давал ему почувствовать себя генералом. Инстинктивно он старался компенсировать все, что могло пойти не так — смерть или сумасшествие Гитлера, махинации генералов, распад германской армии, софистику Геббельса или Геринга, неопределенность власти Бормана в качестве управляющего гитлеровским двором; стремясь удержаться в центре паутины нацистских интриг, он старался предусмотреть все. Не удивительно, что у него болела голова и желудочные нервы скручивались спазмами. Но рядом всегда был Керстен, готовый принести облегчение. Человек, больше которого в Германии боялись лишь Гитлера, сам был жертвой хронических сомнений и страхов.
В этот момент он нуждался в каком-нибудь новом и активном занятии, которое освободило бы его от ограниченности своей собственной натуры. Ему нужно было стать боевым командиром. В июле, как мы уже видели, Гитлер в момент великой национальной угрозы импульсивно вручил ему командование Резервной армией, дикой смесью подразделений, состоящих в основном из ветеранов, все еще носящих военную форму, из раненых, которые еще не были освобождены от воинской службы, и из новичков, вообще не нюхавших пороха. Для Гиммлера командование такими распределенными по всей Германии силами было началом, а не концом. Для того чтобы укрепить власть и спасти свое «я», ему нужно было гораздо больше. Тем не менее он позаботился о том, чтобы люди, попавшие теперь под его командование, выступили наблюдателями от социал-национализма. Для этого он увеличил число офицеров национал-социалистического надзора и предложил назвать новые армейские подразделения такими именами, как Народные Гренадеры и Народная Артиллерия.
Офицеры партийного надзора, яркий образчик которых явил собой лейтенант Хаген, когда 20 июля доложил Геббельсу о заговоре на Бендлерштрассе, были, в сущности, прикрепленными к армии комиссарами, занимающимися политической подготовкой бойцов. Через несколько дней после покушения Гиммлер обратился к группе этих политических комиссаров, призывая принять самые жестокие меры против пораженцев и дезертиров: «Я даю вам право хватать любого, кто повернет назад, и если надо, связать его и бросить в товарный вагон… Поручите командование самым лучшим, самым энергичным и наиболее строгим офицерам. Они быстро обуздают этот сброд. Они поставят к стенке всех, кто осмелится перечить»[115]. Подобные разговоры подготовили Гиммлера к выпуску печально известного указа от 10 сентября, что семьи дезертиров будут расстреливаться:
«Некоторые неустойчивые элементы думают, что стоит им сдаться в плен, как война для них закончится. На это я могу пообещать, что каждый дезертир будет предан суду и наказан по справедливости. Более того, его позорное поведение повлечет самые суровые последствия для членов его семьи. После расследования обстоятельств они будут немедленно расстреляны»[116].
В августе Гиммлер, наконец, добрался до V-оружия[117]. По свидетельству генерала Дорнбергера, начальника проекта в Пенемюнде, в сентябре 1943 года Гиммлер поручил бригадиру СС доктору Каммлеру, ответственному за строительство для СС, наблюдать за всеми строительными работами, необходимыми для создания V-оружия. Дорнбергер сказал, что Каммлер действовал, в сущности, как шпион, и описал его как энергичного сторонника Макиавелли[118], симпатичного и совершенно бессовестного. Целью Каммлера было занять место Дорнбергера в руководстве проектом, номинально выступая от лица Гиммлера. Дорнбергер подчинялся Фромму, главнокомандующему Резервной армией, и Гиммлер, естественно, не преминул воспользоваться возможностями, открывшимися перед ним после назначения его на место Фромма вслед за покушением на жизнь Гитлера. 4 августа он формально принял командование над Пенемюнде и назначил Каммлера специальным комиссаром, ответственным за всю программу. В результате разработка секретного оружия постоянно сдерживалась плетущимися вокруг нее интригами.
Второй раунд борьбы за власть Гиммлер выиграл у Гудериана, нового начальника штаба Гитлера, всего через две недели после взрыва в Растенбурге, когда в предвкушении скорого прихода русских поляки в Варшаве подняли восстание. Сам Гудериан описал это так: «Я потребовал, чтобы Варшаву включили в зону военной операции; но Гитлер пошел на поводу амбиций генерал-губернатора Франка и начальника СС Гиммлера… Подавление восстания поручили Рейхсфюреру СС… Многонедельная битва велась чрезвычайно жестоко»[119].
Вести бои на улицах Варшавы Гиммлер послал формирования СС и полиции под руководством группенфюрера СС Бах-Зелевски, которому дал в подкрепление бригаду СС под началом бывшего русского офицера Каминского, сформированную из 6500 русских военнопленных. Этих людей выбрали для операции из-за их широко известной ненависти к полякам. Зверства русских достигли такой степени, что после войны Гудериан утверждал, что считал своим долгом уговорить Гитлера отозвать их из Варшавы, а Бах-Зелевски позже заявил, что казнил Каминского. Гитлер, памятуя о восстании в гетто в 1942 году, приказал Гиммлеру сравнять Варшаву с землей, но трагическое и фатальное восстание продолжалось до начала октября, причем без всякой помощи со стороны русских армий, стоявших на Висле, протекающей через самое сердце Варшавы. В речи, произнесенной 3 августа в Познани, Гиммлер дошел до того, что восхвалял бригаду Каминского за ее вклад в сбор брошенных припасов немецкой армии. Позже осенью, когда русские подходили к Будапешту, Гиммлер предложил поступить с ним, как с Варшавой. Чтобы удержать кампанию под своей юрисдикцией и юрисдикцией своего любимого командира Бах-Зелевски, Гиммлер объявил Будапешт центром партизанского сопротивления[120].
На самом деле применение этих русских подразделений Гиммлеру не нравилось. Он с крайней враждебностью относился к русскому генералу Андрею Власову, который, сдавшись в плен, готов был сражаться против Сталина. Армия хотела использовать этого разочаровавшегося красного генерала для вербовки военнопленных в так называемую Русскую освободительную армию. В апреле 1943 года Власов фактически становится ее организатором. Гиммлер пришел в ярость. В речи, произнесенной 4 октября в Познани, он обрушился на Власова за его хвастовство, что русских могут победить только русские и что он может собрать армию из 650 000 человек и сражаться бок о бок с немцами. Позже, в неофициальной и более откровенной беседе с группой гауляйтеров и других высших чиновников в Познани 25 мая 1944 года, он рассказал, как Фегелейн выставил русского генерала на посмешище, обращаясь с ним, как с равным, называя его «герр генерал» и восхваляя его, пока не вытянул из него всей необходимой информации. «Мы прекрасно знали расовые особенности славян, знали, что они очень любят поболтать», — усмехнулся Гиммлер:
