Расул Гамзатов - Мой Дагестан
Про глубину мудрости и души говорим — как море.
Даже про чистое небо и то говорим — как море.
Когда наша корова давала много молока, мама называла ее -"море мое".
Вспоминаю мать на балконе, кувшин со сметаной у нее в руках. Она сбивает масло, чтобы накормить нас, детей, играющих вокруг нее. Глиняная шейка того кувшина была украшена ожерельем из морских ракушек.
Чтобы масла получилось больше, — объясняла нам мать. А еще она говорила, что ракушки защищают от дурного глаза.
Каменная грудь Дагестана тоже украшена ожерельем из ракушек, ожерельем из прибрежных камней, ожерельем прибоя.
Привык Дагестан к шуму каспийских волн, плохо ему спится в тишине, совсем бы не смог он спать, когда бы лишился моря.
Белоснежные волны морские, скажите,
На каком языке вы со мной говорите?
Вы шумите, бурля, у подножия скал,
Словно в горном ауле воскресный базар,
Где кричащих на всех сорока языках
Наших горцев не может понять и Аллах.
День пройдет, грохотания нет и в помине,
Шелестите легко, как трава на равнине.
А еще вы начнете плескаться, бывает,
Словно мать по погибшему сыну рыдает.
Словно старый отец по наследнику стонет,
Словно конь оплошавший, что в паводке тонет.
То журча и ласкаясь, то яростно споря,
На своем языке говоришь ты, о море.
И сродни мое сердце твоей глубине,
Все твои превращенья понятны и мне.
Разве сердце мое не кипит временами,
Разбиваясь о камни тупые волнами?
Но потом, расстилаясь все тише и ниже,
Разве берег отлогий в бессилье не лижет?
Разве тайн никаких не хранит глубина?
И печаль у нас, море, и радость — одна.
Но скажу про свою, про отдельную боль:
Жажду морем напиться. Немыслимо. Соль.
Поезд, идущий из Москвы, прибывает в Махачкалу на рассвете. Ночь перед этим — для меня самая бесконечная ночь. Встаю среди ночи, вглядываюсь в темное окно. За окном еще степь. Гремит поезд, шумит ветер за стенкой вагона. Второй раз встаю и вглядываюсь в окно — степь. Наконец, встаю в третий раз — вижу море. Значит, это уже мой Дагестан.
Спасибо тебе, синее море, водный простор! Первым ты сообщаешь мне, что я уже приехал домой.
Отец любил говорить: "У кого есть море, у того всегда будет много гостей".
Абуталиб вторил ему: "У кого есть море, тот живет красиво, богато. Красивее моря могут быть горы, но и они у нас есть".
Эти два старика — мой отец и Абуталиб — часто, не сговариваясь, как только встретятся, уходили к морю. Они поднимались на холм, с которого видны все корабли, пришедшие в порт. Оттуда доносился до стариков запах рыбы и соли. Целыми часами они сидели молча, предоставляя возможность говорить только морю.
Пусть море говорит, а ты молчи,
Не изливай ни радости, ни горя.
Великий Данте замолкал в ночи,
Когда у ног его плескалось море.
Людьми заполнен берег или пуст,
Дай морю петь, волнам его не вторя,
И Пушкин — величайший златоуст
Молчал всегда, покамест пело море.
Перевел Н. Гребнев
Мой отец говорил: слушая море, научись понимать, о чем оно говорит. Оно много видело, много знает.
— Скажи, о море, почему ты солоно?
— Людской слезы в моих волнах немало!
— Скажи, о море, чем ты разрисовано?
— В моих глубинах кроются кораллы!
— Скажи, о море, что ты так взволновано?
— В пучине много храбрых погибало:
Один мечтал, чтоб не было я солоно,
Другой нырял, чтоб отыскать кораллы!
Перевел Н. Гребнев
Два седовласых горца, два поэта, сидят на холме, как два старых орла. Сидят неподвижно, молчат, слушают море. А оно шумит, заставляет думать о жизни, которая похожа на него и которую нужно переплыть от берега до берега, какая бы погода ни захватила на открытом и опасном ее просторе. В отличие от моря в жизни нет тихих гаваней, нет причалов. Хочешь не хочешь плыви. Будет только одна, последняя гавань, только один, последний причал.
Шумит Каспий, шумит Хвалынское море. Текут в него реки: с одной стороны — Волга, Урал, с другой — Кура, Терек, Сулак. Все они смешались, и теперь их не отличить одну от другой. Для них море тоже своего рода последний причал. Хотя не исчезнет, не умрет, не утихнет их вода, будет ходить, подыматься синими волнами. Будут ходить по этим волнам большие корабли в разные концы света.
Горцы, дети Дагестана, разве ваша судьба не похожа на судьбу этих рек? Вы тоже соединились и слились в едином море нашего великого братства.
Шумит Каспий. Молча стоят два седых человека, два поэта, и с ними я, еще подросток. Потом, когда пошли мы домой, Абуталиб сказал моему отцу:
— Взрослым становится твой сын. Сегодня познал он большое чувство.
— Никому нельзя быть маленьким на том месте, где мы стояли, — отвечает Абуталибу отец.
Теперь, когда прихожу на берег моря, все время кажется, что стою рядом с отцом.
Говорят, Каспий с каждым годом мелеет. Уже стоят городские дома там, где некогда плескалась вода. Наверное, так оно и есть. Но я не верю, что море перестанет быть морем. Оно, может быть, мелеет, да не мельчает.
Я и людям всегда говорю: не будьте мелкими, если даже вы малочисленны.
Ученый муж качает головой,
Поэт грустит, писатель сожалеет,
Что Каспий от черты береговой
С годами отступает и мелеет.
Мне кажется порой, что это чушь,
Что старый Каспий обмелеть не может,
Процесс мельчанья некоторых душ
Меня гораздо более тревожит.
Перевел Н. Гребнев
Махач тоже говорил про море. Он был первым ревкомом Дагестана, и его именем называется теперь столица нашей республики. Раньше город назывался Порт-Петровск. Во время гражданской войны Махач превратил его в неприступную крепость.
Так вот, о море Махач сказал: "Сколько бы ни было врагов, всех покидаем в море. Море глубокое, на дне места хватит".
Когда соберутся горцы около мечети или под старым деревом, чтобы потолковать о житье-бытье, называется это у нас годеканом. На годекане спросили однажды у горцев: какой звук приятнее всего душе? Горцы, подумав, начали отвечать:
— Звон серебра.
— Ржанье коня.
— Голос любимой девушки.
— Цокот подков по камням ущелья.
— Смех ребенка.
— Колыбельная песня матери.
— Журчанье воды.
А один горец сказал:
— Голос моря. Потому что у моря есть все звуки, которые вы перечислили.
А в другой раз на годекане спросили у горцев: какой цвет наиболее приятен душе? Горцы, подумав, начали отвечать:
