Чак Лашевски - Радикал рок-н-ролла: жизнь и таинственная смерть Дина Рида
Предчувствия Розенберга оправдались, шоу оказалось провальным. Бойлз быстро повернул разговор на политические темы, жестко пройдясь по социалистическим воззрениям Рида. Гость из Восточного Берлина вначале пытался увертываться и парировать нападки Бойлза, заявляя радиослушателям, что «Я считаю себя патриотом Америки» и «Я не защищаю политику Советского Союза всецело», но Бойлз нанес свой решающий удар, когда Рид заговорил о Никарагуа и сандинистском правительстве Даниэля Ортеги. {31}
— Питер, в Никарагуа существуют двенадцать политических партий…
— И все они все закона, кроме партии сандинистов, — отрезал Бойлз.
Реплика обожгла, и Рид перевел спор из сферы политики в сферу персоналий. Бойлз давал свидетельские показания в суде над несколькими неонацистами, которые застрелили его друга и коллегу по радиошоу Алана Берга из-за его еврейского происхождения. У Бойлза были еще свежи печаль от этой потери и гнев после свершенного преступления на почве расовой ненависти, и Рид знал об этом. Бойлз заговорил о катастрофе в Эфиопии, где люди сотнями тысяч гибнут от голода, и обвинил в этом эфиопское коммунистическое правительство, не желающее принимать продовольственную помощь от западных стран.
— Люди голодают по всему миру, — возразил Рид. — Вы рассуждаете, как те неонацисты, которые убили Берга.
— Не смейте обвинять меня в этом, — гневно ответил Бойлз.
— Именно так вы рассуждаете, — сказал Рид. — И я полагаю, что это очень опасно.
— Убирайтесь отсюда, — закричал Бойлз на своего гостя. — Убирайтесь! Вон отсюда![278]
Рида вышвырнули с радиошоу прежде, чем закончились отведенные полчаса, а его нечувствительность оставила плохое впечатление у большинства слушателей передачи Бойлза — для человека, пытавшегося вырваться из неизвестности, результат публичного появления оказался совсем не подходящим.
Казалось, что все это совершенно не задело Рида. Он прекрасно провел воскресный вечер на кинофестивале и на завершающей его вечеринке. Многие были счастливы пообщаться с высоким и все еще красивым артистом, а документальный фильм, несомненно, добавил сияния к его образу. Среди тех, кто был без ума от Рида, оказалась Дикси Ллойд, симпатичная дамочка, которая заявила Дину, что они знакомы со школьной поры, хотя он на пару лет был ее старше. Ллойд сказала, что еще будучи детьми они вместе катались на лошадях. Рид объяснил Розенбергу, что совершенно ее не помнит, но ему кажется, что она может быть для него полезной. У нее были деньги, она умела водить грузовой автомобиль и знала, как добиться своего. Они стали любовниками.[279]
Следующую неделю Рид провел с Розенбергом и его женой, Моной, в денверском пригороде Ловленде. В первый день Рид пребывал в подавленном настроении. В газете Денвера был устроен разнос и фильму «Американский бунтарь», и его главному герою. «Он чувствовал себя опустошенным, — вспоминал Розенберг. — Я думал, что он вот-вот разрыдается. Я сказал: "Эй, Дин, это только один обзор, переживи это". Но к такому он не был привычен. Он привык, чтобы его превозносили».[280]
Однако в этом и был настоящий Рид. Он никогда не принимал критики ни по отношению к себе, ни по отношению к своей работе, и этот раз не стал исключением. Его душевное равновесие восстановилось лишь после общения с другом, совместной игры на гитарах и долгих задушевных бесед. Разговор постоянно заходил о возвращении Рида в Соединенные Штаты. Эмигрант никогда не говорил об этом напрямую, но его разочарование положением дел в Восточной Германии и усталость от жизни в чужой стране были очевидны. Он сказал, что мог бы жить полгода в Америке и полгода в Европе и быть при этом действительно международной знаменитостью. Увы, возвращение обещало быть непростым. Помимо того, что было необходимо строить карьеру в Соединенных Штатах заново, его жена Ренате не хотела следовать за ним. А у Рида, обремененного двумя предыдущими разводами, не было желания рушить свой третий брак. В действительности Ренате была ужасно расстроена его поездкой в Денвер, убежденная в том, что он никогда не вернется. Чтобы разуверить ее, перед отъездом из Восточной Германии Рид с несколькими товарищами притащили в сад огромный валун. Рид попросил жену выйти из дома и сказал: «Ренате, ты и я будем погребены под этим камнем. Я вернусь», — рассказал Розенберг.[281]
Когда он говорил о смерти с Розенбергом, это был абсолютно другой разговор, нежели тот, который у него состоялся с женой. «Его действительно изводило то, что здесь его никто не знает, — вспоминал Розенберг. — Это было то, что ему хотелось больше всего. Он всегда говорил о том, как ему не хочется умереть в стране, которая не была его родиной».[282]
Они также беседовали о политике. Трудно было найти человека, чьи взгляды более бы не совпадали со взглядами Рида, чем Розенберг. Это был ревностный, до мозга и костей консервативный американец, позиция которого заключалась в формуле «люби-или-оставь». Но в то время как Розенберг слушал рассуждения Рида о необходимости для каждого человека иметь достаточно пищи, обувь на ногах, крышу над головой и медицинскую помощь, внимал его рассказам о выступлениях на акциях протеста и об арестах по всему миру, его восхищение им усиливалось.
«Дин не разделял мои политические воззрения, но вот что я вам скажу. Он направился туда и подставил свою шею прямо под петлю, отстаивая то, во что верил, — сказал Розенберг. — Согласны ли вы с тем, что он считал верным, или не согласны — вопрос не в этом. Большинство из нас будут сидеть в комфорте внутри своих четырех стен и разглагольствовать о разных вещах, но не посмеют высунуться наружу и подставиться под пули. Дин посмел. Он был настолько уверен в справедливости того, во что верил, что не моргнув глазом рисковал жизнью, и делал это не один раз. Пиночет с легкостью мог засадить ему пулю меж глаз, ему это было известно, и тем не менее он пошел туда. Единственное, что Дин считал важным настолько, что мог за это отдать жизнь, — помощь обездоленным. Социализм. Он просто считал, что если у вас болят зубы, вы не должны идти домой и страдать от боли из-за того, что у вас нет средств на оплату стоматолога».[283]
Спустя неделю, проведенную за игрой в баскетбол с соседями, ездой на мотоциклах и просто в отдыхе, для Рида наступило время отплатить добром за душевный прием, устроенный его старинным приятелем. Он согласился представить небольшое шоу для друзей и соседей Розенберга. Цокольный этаж Розенбергов вместил примерно 50 человек, плюс Дикси Ллойд, приехавшую по приглашению Рида из Денвера. Набросив на плечо ремень своей гитары, Рид принялся исполнять для гостей песни, рассказывать подобранные им по всему миру шутки и пригласил Розенберга исполнить несколько песен вместе с ним. Это был приятный вечер для Рида и достойный финал, знаменующий воссоединение со своим давним сценическим напарником. На следующий день он отправился в Лос-Анджелес подобрать для себя дом и навестить дочь Рамону, с которой виделся летом, когда она приезжала в Восточную Германию и путешествовала вместе с ним. В Москве Рид представлял ее Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву.
