Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое
9 мая в Прагу вошла Красная армия.
Глава 16
ПЕРЕЕЗД В АВСТРИЮ – ГАЛЬВАНГ, ЗАЛЬЦБУРГ
Сам я со своей канцелярией выехал из Праги последним поездом. Для меня и моей канцелярии был предоставлен отдельный вагон 2-го класса, и так как в нем оставалось еще много свободного места, то я принимал всех, кто обращался ко мне. Со мной поехала и старшая дочь Ольга с моей внучкой Зоей. Младшая дочь, Лидия, осталась в Праге. Со мной в вагоне ехала семья Юрловых, командир корпуса генерал Ф.Ф. Абрамов, известная певица А.П. Свечинская-Малышева187 и другие. Кроме классного вагона мне дали и товарный вагон с провизией.
На станции Фрейштадт, не доезжая Линца, нам велено было выйти из вагона и бежать в лес. Был сильный налет американских бомбовозов. Вагон, в котором мы ехали, был изрешечен пулями и осколками. А в лесу осколком от снаряда оторвало правую руку моей 12-летней внучке. Здесь же, на станции Фрейштадт, в немецком санитарном поезде Зое сделали перевязку, и она с матерью должна была отстать от эшелона и остаться в госпитале Фрейштадта. Не помню, сколько Зоя пролежала в госпитале, но она выздоровела окончательно. Писала и рисовала левой рукой и продолжала учение в школе католического монастыря. Когда я подошел к Зое в лесу, где она лежала на земле, истекая кровью, она мне сказала: «Балет пропал». А она преуспевала в балете и уже выступала за сцене в Народном Дивадле.
Потом Ольга с Зоей переехали в Вену, где Зоя, получив среднее образование, поступила в Академию художеств и в 1957 году была командирована от академии на один месяц в Норвегию. В 1959 году она блестяще окончила академию, и ее имя, как художника, стало появляться в газетах.
Чтобы существовать, дочь моя в Фрейштадте поступила переводчицей к бургомистру. Вскоре туда пришли советские войска, и дочь, хорошо знающая пять языков, регулировала отношения между местными жителями, красноармейцами и другими иностранцами, приезжающими в Фрейштадт. Приехавшая оттуда дама мне рассказывала: «Ваша дочь, Ольга, самый популярный человек в Фрейштадте – все идут к ней за помощью и разъяснениями: и немцы, и красные».
Я же со своей канцелярией проехал дальше и остановился на станции Гальванг, не доезжая пяти километров до Зальцбурга – дальше путь был разобран.
В Гальванге канцелярия моя была расформирована, все начали разъезжаться и устраиваться кто как мог. Большинство уехало в Зальцбург. Я еще некоторое время жил в вагоне. Приближалась Пасха. Ко мне пришел только что приехавший в Гальванг старый священник отец Иоанн Грамолин и предложил служить заутреню в моем товарном вагоне. Так и сделали. Из мешков с мукой и других предметов устроили престол, закрыли его, отслужили заутреню, в 9 часов утра литургию, в 6 часов вечера вечерню и потом служили там ежедневно всенощную и литургию.
8 мая окончилась война – американцы вошли в Зальцбург.
Вагоны, в которых мы жили, надо было освобождать. Мы переселились в брошенные немецкие бараки для зенитной батареи. Бараков было несколько, каждый из двух комнат. Расположены они были у деревни Гальванг в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Сначала я жил в бараке с Юрловыми. Я в одной комнате, они в другой. Они меня кормили. Потом приехала из Праги их бабушка, Екатерина Адамовна, и я уступил ей свою комнату, а сам перешел в освободившуюся комнату соседнего барака, где жила семья Дудникова188 .
От всех Семеновых из Праги я получил письма, а о своей дочери и внучке, оставшихся в Фрейштадте, долго ничего не знал, несмотря на все хлопоты.
Богослужения в Гальванге были каждый день до 11 июля, когда наш батюшка, отец Иоанн Грамолин, был назначен священником в лагере Парш[69] в Зальцбурге. Он не покинул нас совсем и часто приезжал к нам, жил по несколько дней, служа и вечером, и утром.
4 августа переехала в лагерь Парш Антонина Петровна Свечинская-Малышева, которая всегда пела у нас в Гальванге на богослужениях. Там она стала петь в церковном хоре в лагерной церкви и с большим успехом выступала с русскими песнями в Паршинском театре.
Позже Антонина Петровна переехала в Нью-Йорк, где служила на разных должностях, затем два года была регентом в одной нью-йоркской церкви и, уйдя, опять потом служила на разных должностях. Я все время с ней переписываюсь[70].
12 августа у нас была литургия и молебен по случаю рождения Коли Юрлова, и у них был парадный обед и много гостей. Вообще, все праздники – рождения и именины – справляли торжественно, с богослужениями и трапезой.
В июле, августе и сентябре мы ездили ловить рыбу на чудное большое озеро Валрзее, и иногда ловли были очень добычливы. Особенно часто ездил на рыбальство Г.Н. Юрлов.
Один раз я рыбачил вместе с Юрой Кортиковым, моим воспитанником по гимназии, и он руководил ловлей, как опытный в этом деле. Но самым заядлым рыболовом оказался М.М. Дудников. Он уезжал и с ночлегом, знал все лучшие места. С ним я ездил в Мондзее – чудный курорт, красивое озеро, великолепная набережная, купальни.
Все это время очень жаркие дни перемежались с сильными дождями, которые иногда почти без перерыва шли по нескольку дней. 9 июля день и ночь – проливной дождь. Комната течет во многих местах, каплет и на подушку – пришлось отодвинуть кровать. И такая погода бывала часто по нескольку раз в неделю.
В Гальванге, под Зальцбургом, я прожил года два. Местность там исключительно красивая. Кругом лес, чудный воздух. Из окна моей комнаты – вид на снеговые горы, вокруг много цветов, зелени, в десяти шагах, через дорогу, – рожь. Из окна видел фазанов, диких коз, пролетающих гусей, уток. В лесах много ягод, грибов.
Кормили меня сначала Юрловы, а когда я 7 сентября 1946 года перешел в другой барак, стал сам себе готовить и питался тоже отлично.
Барак мой протекал в десяти местах, и я везде подставлял что-либо, чтобы вода не заливала пол. Для этого служили главным образом немецкие каски, которых было вполне достаточно. Летом было хорошо, а зимой очень холодно. Щели в бараке нельзя было заделать, а мороз доходил до 40 градусов. За ночь вода в ведре замерзала, а в умывальной чашке она промерзала до дна, надо было отогревать на ришо. С топливом тоже было плохо, а когда ветер бил в окно, топить было нельзя, так как весь дым шел в комнату.
18 декабря мороз 15 градусов. Вода замерзла. Трубы от печки сгнили и упали в снег. С трудом на морозе поправил их, но ветром их сбило опять, топил без колена, в комнате полно дыму, я закоченел. Пошел за молоком, час ходу в один конец, пробираться по снегу тяжело, попробовал идти по великолепному насту и сейчас же провалился по пояс. Зимой барак иногда так засыпало снегом за ночь, что наружные двери трудно было открыть. Воду надо было брать в ста шагах от дома, но иногда эту яму так засыпало снегом, что не сразу можно было ее найти. Во время сильного ветра все злачные места переворачивало, и картина получалась далеко не живописная. Иногда были страшные бури-ураганы. Барак скрипит и, кажется, вот-вот перевернется, ветер гуляет по комнате – холодно. Я просился на зиму в лагерь Парш, но не оказалось свободного места.
