Хадлстон Уильямсон - Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920
Перед тем как мне отбыть в Тихоренк, Холмен отвел меня в сторону.
– Думаю, будет лучше всего отозвать британских офицеров из Донской армии вообще, – сказал он.
Я попробовал было переубедить его, что мы все еще нужны, и в конце концов он согласился, чтобы группа продолжала действовать, поэтому я вернулся в Сосыку 20 января и провел несколько дней за передачей моему преемнику всей информации, что у меня была.
К этому времени события стали неожиданно разворачиваться благоприятно для деникинской армии, потому что красные потерпели два разгрома подряд при попытке переправиться через Дон и Маныч – и каждый раз от Донского кавалерийского корпуса Павлова, которому помогали кавказцы Топоркова. Красные потеряли под Батайском и Веселым несколько пушек, но, к сожалению, эти успехи значительно перевесил негативный результат поведения кубанских казаков, которые теперь определенно склонялись к политике «прекращения войны». Покровский не имел на них такого влияния, каким обладал Врангель, а казачьи политики вновь завели свою волынку в надежде на автономию в обмен на их прекращение сопротивления.
Постепенно их отряды стали растекаться по своим деревням, исчезая по ночам по одному, по двое и группами либо просто покидая позиции на глазах отчаявшихся офицеров и иногда бредя целыми эскадронами, ротами и даже полками, уставшие от войны, плохого командования и превосходящей силы красных. И никто ничего не мог поделать, чтобы остановить их. Тем временем одновременно на обоих флангах армейской группы Сидорина началось новое красное наступление, в результате чего кавказские части были выбиты назад, на Торговую, и обнажился фланг 1-го Донского корпуса.
Когда я вновь отправился на фронт, холод усилился, а работоспособность немногих паровозов упала до самого низкого уровня, так что эта поездка стала испытанием терпения, потому что поезда проходили за один раз лишь несколько миль, и каждый вплотную упирался в хвост переднего, если получивший хорошую взятку начальник станции ухитрялся пропустить между ними еще один состав. Машинисты зачастую не имели опыта, и наш поезд едва набирал скорость 10 миль в час, будучи перегруженным и таща за собой, как минимум, 80 вагонов, тормозя и вновь трогаясь, останавливаясь, чтобы дать возможность оторваться идущему впереди поезду, затем трогаясь опять под громкое шипение паровоза, пронзительный свист пара, когда колеса буксуют на рельсах, пытаясь вновь привести в движение этот огромный груз. Каждый раз на остановке мы выходили, чтобы размять ноги или даже заварить чай, отлично зная, что не останемся в степи, потому что каждый новый старт был настолько медлительным, что всегда можно было успеть взобраться в вагон до того, как поезд наберет нормальный ход.
Рывки, вызываемые перегруженным локомотивом, приводили к тому, что любая еда не задерживалась на столе слишком долго, но эти рывки ослабели после того, как мы пригрозили машинисту проучить его за то, что разбилась наша последняя чайная чашка.
Мы проезжали мимо разбитых поездов и сгоревших станций – признаков недавних боев или кавалерийских рейдов. Условия становились кошмарными, так как повсюду свирепствовал тиф. На всех станциях и общественных зданиях виднелись объявления, набранные красной краской, призывающие к предосторожности, чтоб не заболеть, и подчеркивающие необходимость мыться и стирать одежду, но так как не было топлива, чтобы разогреть воду, это было слишком трудно, и условия для мытья толп беженцев были совершенно ничтожными. Никто не менял одежду, потому что большинство беженцев не имели смены белья, и все они сидели в своих купе в такой тесноте, что эта смена была просто бесполезной. Медицинское обслуживание отсутствовало, и вши кишели в деревянной обшивке вагонов, в потрепанном обмундировании и овчинных шубах крестьян. Болезнь распространялась, как лесной пожар, и целые составы с людьми погибли из-за отсутствия медицинской помощи или замерзли до смерти, потому что были слишком слабы, чтобы позаботиться о себе. Их замерзшие тела, твердые, как дрова, сбрасывали рядом с рельсами, стаскивали с них сапоги и одежду, которые лишь передавали болезнь здоровым людям, снявшим все это для себя.
В Батайске я направился прямо в штаб кавалерийской бригады Бобровича и впервые получил конкретные новости о двух офицерах, пропавших к северу от Ростова.
Самтер, находившийся на пути в Киев, когда рухнул фронт, пристроился к Бобровичу и с большим мастерством помогал управляться с конной артиллерийской частью, вооруженной пушками «льюис». К настоящему времени он уехал на базу и был в безопасности. Позднее он был убит в Малой Азии.
О Фрешвилле, однако, можно было услышать только плохие отзывы. За неделю до своей эвакуации из Новочеркасска я отправил его на базу, чтобы получить деньги и имущество, но узнал, что, проезжая через Ростов, некий штабной офицер уговорил его с переводчиком изменить маршрут и присоединиться к добровольческим полкам Кутепова, помогать в выборе места для окопов и подготовке обороны в попытке спасти город. С этого момента информация о его передвижениях изменчива и туманна, но мы знали, что русские, к которым он присоединился, бросили его с переводчиком в деревне, которую занимали, не сообщив о своих перемещениях, и его схватили наступавшие красные, которые его и убили. Его тело привязали к седлу и таскали по улицам города. Позднее был совершен рейд через покрытый льдом Дон в Ростов, и Добровольческой армии в плен попался большевистский комиссар, носивший китель Фрешвилля. Мне рассказали, что того забили до смерти стальными шомполами – не столь уже необычная судьба для пленных в ту Гражданскую войну.
Пока, как казалось, не было быстрой возможности добраться до фронта в Торговой из-за нехватки паровозов, я воспользовался шансом, предоставленным мне командиром бронепоезда «Атаман Орлов», чтобы побывать на крайнем левом фланге в Азове, который удерживали войска Добровольческой армии и отряд местных антибольшевистских спортсменов, называвший себя «Черноморский конь». Южный берег Дона между Батайском и Азовом не был защищен, и если б у красных было достаточно сил, они смогли бы перейти реку по льду и совершить набег на юг. Чтобы отвести такую угрозу, между двумя конечными станциями нес патруль бронепоезд с 2 полевыми орудиями и 12 пулеметами, посещая каждую из них примерно раз в три дня.
Боевые части в Азове вроде были боеспособными, но большинство из британских орудий было отправлено назад в Уманскую на ремонт, и я оставался там только одну ночь. Когда я возвратился в Батайск, должен был вот-вот отойти паровоз по пересекающей линии на Мечетинскую, являвшуюся передовой базой Донской армии, поэтому я договорился, чтоб мой вагон прицепили к нему, и сразу же отъехал. Благодаря этому я смог быстро побывать в штабах 3-го и 2-го Донских корпусов, которые сейчас представляли собой лишь немногие потрепанные остатки 4-й и 7-й дивизий и насчитывали лишь около 1000 человек, и наконец повидал своих старых друзей – 1-й Донской корпус, сократившийся ныне примерно до 700 человек 6-й дивизии и нескольких кавалерийских групп, пытавшихся войти в контакт с кубанскими подразделениями на своем правом фланге. На каждом из участков фронта сейчас было достаточно людей лишь для того, чтобы вести наблюдение за переправами противника с северного берега реки Маныч, кроме того, обеими сторонами продолжались непрерывные рейды на сторону противника, немногие солдаты пробирались по ночам напротив какого-нибудь маленького передового пикета, набивались в какую-нибудь хату, съежившись, чтобы удержать тепло, и тут следовала бешеная атака всадников, которые, взметая снег под копытами, мчались, чтобы порубить несколько бегущих фигурок, перед тем как уничтожить их позицию, а потом опять исчезнуть среди деревьев.
