Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин
Сегодня мы уже точно знаем, что Александр Васильевич обладал поистине трагическим даром предвидения будущего. Его гротеск отличается и тем еще, что всерьез попирает незыблемость существующего миропорядка, выводя повествование как бы в иную плоскость, где в грубых, жестоких, циничных формах воплощается все та же действительность канцелярий и ведомств. А. И. Герцен говорил о некоей «сардонической логике», по которой развивается все в природе — все нелепости, нарушения норм. В таком развитии видел он спаянность элементов глубоко трагических с «уморительно-смешными». Именно по «сардонической логике» развивалось творчество Сухово-Кобылина, события в его трилогии: словно связь времен распалась для того, чтобы потом наспех и невпопад соединить, спаять, казалось бы, несоединимое. В итоге подобного соединения прорастает совершенная реалистичность.
Жизни.
Событий.
Характеров.
Помимо философии, драматургии, хозяйственных забот Александра Васильевича занимало еще одно дело. Начиная с 70-х годов и до конца жизни он составлял предметно-тематический каталог прессы. Эту сторону его деятельности открыла для нас Е. Пенская, приведя в своей работе созданную им «базу данных» — около сорока тысяч журнальных и газетных статей, сгруппированных по темам: например, уголовные дела, леса, общинное устройство, крестьянские волнения. Особые разделы посвящены Герцену, Л. Толстому, Гоголю, Тургеневу. Есть материалы и по страноведению, среди которых — раздел об Англии. Даже по одним заголовкам собранных Сухово-Кобылиным статей видно, что круг его интересов был необычайно широк: наука, медицина, экономика, промышленность, общественное устройство. Многие статьи и заметки Александр Васильевич сопровождал комментариями.
Однако, как справедливо отмечает Е. Пенская, «Дело театрально-литературное, Дело философское („Учение Всемир“) и Дело хозяйственное, реально-практическое, во многом зафиксированное подробным каталогом прессы, — вот три расследования, три свидетельства, три судебных акта, в составлении которых видит свою роль Сухово-Кобылин». И не просто видит, а выводит четкую формулу, в которой философия и творчество сочленяются в единство: «Авторство (или творчество) есть способность развить в себе напряженность, переполненность, избыток электричества, заряд…» Но как возможно достичь результата, когда именно в этот, последний и решающий момент встает барьер цензуры?
Что остается тому, кто точно и четко выводит почти математическую формулу взаимоотношений «Мысль — Автор — Человечество», но не может выверить ее жизнеспособность?
В 1875 году Александр Васильевич возобновил хлопоты, связанные с разрешением постановки «Дела» в театре. Особых надежд он не питал, как не питал их и в отношении «Смерти Тарелкина». Едва закончив свою «комедию-шутку», Сухово-Кобылин записал: «Везде чиновничество — все чиновничество — как может быть, чтобы они мою пьесу пропустили — никогда не пропустят — она против них».
В 1876 году «Дело» было запрещено в третий раз. Понадобилось еще пять лет, чтобы наконец «возлюбленный сын» Александра Васильевича пришел на сцену. В сильно искореженном виде, с переменой названия. Но все же…
А пока, в ожидании этого события, Александр Васильевич по-прежнему жил в Кобылинке. Но все-таки он не «замуровался» здесь, хотя и называл себя без доли кокетства «простым, хлопотливым фермером». Сухово-Кобылин довольно часто бывал в уездном городке Чернь, расположенном неподалеку от Кобылинки, в Туле, где имел много знакомых. Здесь он не раз выступал в Дворянском собрании, одним из первых откликнулся на просьбу тульского губернатора П. М. Дарагана пополнить фонд тульской Публичной библиотеки — прислал книги и сопроводительное письмо губернатору. Александра Васильевича видели на любительских спектаклях и в театре.
Он не был отшельником в полном смысле слова, но Кобылинку предпочитал и малым, и крупным городам. С годами менялся и его характер — потери близких людей, следовавшие одна за другой, с одной стороны, делали проще и в чем-то даже демократичнее этого «лютейшего аристократа», с другой же, отдаляли от общества.
И больше всего на обособленность Александра Васильевича влияли сплетни о его молодости. Они возникали повсюду, где только появлялся этот по-прежнему красивый, элегантный, моложавый господин в безупречном костюме и щегольском экипаже, запряженном лошадьми собственного завода. Сухово-Кобылин был истинным джентльменом — обходительным, в меру приветливым и общительным, но не допускавшим никого в близкие друзья. Хотя приятелей, милых сердцу соседей-помещиков было у него немало.
В 1870-х годах в Туле образовалось музыкально-драматическое общество, вскоре при нем появился любительский кружок, в котором ставились лучшие произведения русской драматургии — «Горе от ума», «Ревизор», «Свадьба Кречинского». Это особенно радовало Сухово-Кобылина — пьеса-первенец на непродолжительное время сошла с афиш Малого и Александринского театров, новая встреча со своими героями оказалась для Александра Васильевича счастливой. Режиссер Ранжев, работавший в тульском любительском театре, славился как талантливый постановщик, его спектакли пользовались в городе успехом, который по праву разделяли с ним актеры-любители. Именно на этой сцене Александр Васильевич увидел, по его признанию, идеального Кречинского — им оказался уже упоминавшийся сосед Сухово-Кобылина по имению, А. М. Рембелинский, оставивший воспоминания и об этом спектакле, и о драматурге, с которым он сошелся довольно близко в последние годы.
Среди тематических разделов составленного Сухово-Кобылиным каталога есть и еще один, связанный с концом 1870-х годов, временем, когда в России вновь начались крестьянские бунты и возникла угроза революции.
«России предстоят смуты и тяготы великие, — писал Александр Васильевич в дневнике, — кто молод, тот пусть едет в бурю, а кто уже изведал ветров, правит свое судно к пристани». Как мало кто другой, Сухово-Кобылин распознавал фальшь и принужденность того, что объявлялось «новыми веяниями». Старая бюрократия рядилась в новые одежды из красивых фраз о реформах, образованности, заботах о народе. На самом же деле на смену одному поколению приходило другое; создаваемые чиновниками комитеты, общества не предлагали ничего, что отличало бы их по сути от прежнего устройства государства — заменялись слова, глубинный смысл оставался неизменным.
Александр Васильевич был уже в том возрасте, когда иллюзиям не поддаются. Его философская система «Всемир» к этому моменту была почти полностью выстроена, она покоилась на трех китах: точном ощущении того, как и в какую сторону будет развиваться общественно-политическая жизнь России; завершенной трилогии, где в художественно-обобщенном виде представал путь разрушения личности; переосмыслении учения Гегеля.
