Борис Володин - Мендель
«Брюнн, 31 августа
Дорогой шурин!
Красивое письмо студиозуса Иоганна [67] я получил 3 июля. Но когда 10 июля я захотел ответить, письма уже больше в доставку не принимались, так как из-за быстрого продвижения пруссаков почтовая связь работала только до Гуллейна. С того момента возможность переписываться была прервана окончательно до второй недели августа, и даже после возобновления связь была нерегулярной. Письмо, в котором ты, например, сообщаешь о появлении на свет маленькой Анны, я получил только 21-го с почтовым штемпелем «Вена, 17-го»; в Одрау оно было опущено 12-го, по всей видимости, где-то провалялось, а затем через Вену было переслано в Брюнн. Вначале я очень беспокоился о судьбе ваших мест, однако в конце июля узнал от одного жителя Нейтитшейна [68], добравшегося в Брюнн через Венгрию, что Кулендхен военные невзгоды ощутила на себе в меньшей степени, чем остальная часть Моравии и Силезии. Вы должны почитать себя весьма счастливыми, когда узнаете о несчастье, какое неприятель причинил большей части нашего отечества.
12 июля 50 тысяч пруссаков вошли в Брюнн и заняли город. Их король тоже прибыл сюда и провел здесь 5 дней. Постой был очень тяжелым; только наш дом получил на постой 94 лошади с приложенным к ним соответственным числом солдат и 16 офицерами. Правда, так продолжалось всего два дня, а на протяжении следующих 3-х недель их число колебалось между 40 и 50 человеками, и всех их монастырь должен был кормить безвозмездно [69]. Наконец в последнее время солдаты начали питаться за свой счет, и постой стал полегче, в нашем доме сейчас находится всего 10 солдат и 4 офицера. К следующему вторнику мы надеемся, наконец, полностью освободиться от этого бедствия. Оно в равной степени задело и наши имения — Хвиздлице и Шардице. Ущерб, понесенный нашим монастырем, велик, и трудно ожидать какую-либо компенсацию за него.
Деревням в округе вообще-то пришлось еще хуже, чем городу. Лошади, коровы, овцы, птица, где бы только их ни находили, уводились стадами, фураж и зерно отбирались целиком, так что даже зажиточные хозяева стали чуть ли не нищими. Эти бедные люди должны получить какую-то поддержку, иначе зимою им суждено стать жертвами жесточайшей нужды. И по сей день продолжается в деревнях постой. Солдаты спят в постелях, а тем временем хозяйские семьи принуждены ютиться на полу или в сарае.
И холеру принесли нам пруссаки, и эта ужасная болезнь уже в течение 6-ти недель отравляет нам жизнь. К сему дню из местных жителей от нее умерло вот уже около 1000 душ, а из пруссаков только в городе более 2000. Заболевания случаются еще часто, особливо при перемене погоды; мы надеемся, однако, что с уходом пруссаков и это зло нас тоже покинет. Колокольный звон и музыка на похоронных процессиях запрещены, дабы люди, которые и без того подавлены, не испытывали бы и еще большего ужаса. Хуже всего мор свирепствует в ближних к городу деревнях, и нередки случаи, когда дом вымер полностью или в нем остался лишь дедушка либо малое дитя. Наш монастырь пока в относительном благополучии. Правда, некоторые из нас и один из слуг заболели, но быстро оправились. Умерла лишь мать патера Ансельма, квартировавшая в доме поблизости. Нет почти никого, в чью дверь не постучалась бы болезнь. Она дает о себе знать наклонностью к поносам, коим предшествует примечательное недомогание. Как только такие признаки-предвестники появились, необходима величайшая осторожность и помощь врача.
К этим двум крайне нежелательным гостям добавился еще и третий — нехватка провизии. В первые дни оккупации случалось порою так, что не было самого необходимейшего. Эту беду позднее удалось одолеть, завезя должный запас из дальних мест.
Из всего этого вы видите, что в Брюнне нам пришлось пережить дурные времена. Дай Бог, чтобы положение улучшилось поскорее.
Мне доставило радость, что у Иоганна так хорошо идут дела в школе. Надеюсь, он сообщит мне, к чему собирается приступить в следующем году.
Святому отцу в Петерсдорфе мои самые сердечные приветы.
Тебя, дорогой шурин, и шурина Алоиса, обеих сестер и все ваши семейства приветствует и целует бессчетно
твой искренне
зять Грегор».
И война кончилась. Правда, не навеки. И холера тоже кончилась.
И том «Verhandlungen des naturforschenden Vereines in Briinn» — «Трудов Ферейна естествоиспытателей в Брюнне» за 1865 год, наконец, к исходу 1866-го вышел в свет. И оттиски свои Мендель получил тоже. И началась переписка с Нэгели, история которой рассказана уже до конца. И стали иссякать надежды на то, что он, Мендель, будет понят при жизни.
Он кричал в своих письмах, чтоб его выслушали, и ощущал, что кричит в вату.
Он работал с ястребинками до переписки с Нэгели и весь 1867 год тоже работал с ними. Он высаживал их в теплице, чтобы не зависеть от смены времен года, он гнал этот опыт, стараясь добиться подтверждения правильности своих законов на этом негодном объекте, но чем дальше, тем больше убеждался, что того единственно бесспорного для Нэгели доказательства он не получит, а значит, не сможет выполнить единственного — единственного! — предъявленного ему требования.
Получи он признание, кто знает, как бы он стал строить свою дальнейшую жизнь?… Вряд ли он стал бы растрачивать себя на что-то неглавное… Мы не знаем, порвал ли бы он, ради ощущения во всем полной свободы, со Службой Спасения душ, принадлежность к которой открыла ему путь, теперь уже пройденный, — как сделал это через два или три года патер Матеуш Клацел… Или, как Франц Теодор Братранек, продолжая носить униформу службы и получать (оклады выросли, цены, впрочем, тоже) свои семьсот флоринов компетенций, занял, быть может, кафедру в университете и продолжал бы свое великое дело…
Но не стоит гадать, «что было бы, если бы…».
Он не был признан.
Он оставался для всех, чье признание было ему нужно, как и был, ботанизирующим представителем чернорясной когорты Службы Спасения, школьным супплентом и членом провинциального ферейна, состоявшего из полутора десятков научных — профессионалов и трех десятков дилетантов, грамотных, а иногда полуграмотных. Что его ждало впереди?… Ничего.
А в обители тем временем назрели крайне серьезные события.
В начале 1868 года умер восьмидесятишестилетний прелат Напп. И открылась очень высокая выборная вакансия, сулившая счастливому избраннику равный в миру баронскому сан прелата, огромный — в том обществе — почет и феноменальную сумму ежегодного жалованья — 5 тысяч флоринов!
Капитул монастыря избрал на этот пост Менделя. И немного спустя он так сообщил Нэгели о происшедшем:
