Петр Гнедич - Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918 гг.
Глава 41
"Смерть Иоанна Грозного" на сцене Александрийского театра. Ультиматум Савиной. Улажение конфликта. Пьеса Найденова — "Стены". Критический отзыв о ней вел. кн. Владимира Александровича.
"Семь свобод", данных конституцией, мало повлияли и на жизнь нашу вообще, и на жизнь театров в частности. 30 августа исполнилось стопятидесятилетие императорских театров, то есть это была дата, когда расходы на содержание правительственных театров вошли в роспись государственных расходов. Я поместил по этому поводу статью в "Ежегоднике" и решил отметить полуторастолетие постановкой на сцене отрывков из пьес, характеризующих репертуар за первый век существования театров. Я решил поставить последнее действие из "Дмитрия Самозванца" Сумарокова; комедию Екатерины II "Госпожа Вестникова с семьей"; две картины из трагедии Озерова "Дмитрий Донской"; комедию Шаховского — "Нелюбо — не слушай, а лгать не мешай" и водевиль с пением Хмельницкого — "Карантин". Вся обстановка по возможности отвечала своему времени. Для пьесы Сумарокова точную копию декораций половины XVIII столетия написал Ламбин, фантастические наряды бояр были воспроизведены по современным рисункам. Для "Карантина" Янов написал условную декорацию первой половины XIX века. Новейший период — последнее пятидесятилетие — было мною исключено из программы как знакомое публике.
Наконец тщательная постановка "Смерти Иоанна Грозного" была осуществлена. Разрешено было написать для нее шесть новых декораций. Четыре из них писал Ламбин и по одной — Иванов и Янов. Старая палата работы Шишкова была заново переписана Ивановым.
Санин тщательно начал репетировать пьесу. Но пререкания его с начальником монтировочной части Крупенским и то, что дирекция отказала ему в Фокине, хотевшем поставить пляску скоморохов в последнем действии, довели его до того, что он подал в отставку.
Постановка "Грозного" осложнилась еще историей с Савиной.
Примадонна заболела, и с начала ноября надо было обходиться без нее. Выздоровела она только к 8 декабря, — когда репетиции "Смерти Иоанна" подошли уже к монтировочным и генеральным.
Она заявила, что желает сейчас же, в начале декабря, играть "Мама-Колибри" — переводную французскую пьесу, которую она облюбовала. Помимо меня, она поехала к директору и заявила, что если не остановят репетиций "Смерти" и не будут ставить "Колибри", — то она подает в отставку.
Вечером в моем кабинете сошлись обеспокоенные директор и Санин — последний тоже должен был режиссировать "Колибри". Оба они склонялись к тому, что надо удовлетворить требование Савиной. Но я настаивал, что это невозможно: огромная пьеса слажена. Народные сцены обошлись дирекции очень дорого, так как каждую репетицию платили статистам. И вдруг, по капризу Савиной, вся работа декабря и ноября идет насмарку — это невозможно!
У меня в кармане лежала отставка. Была минута, когда я ее хотел отдать директору. Но последнее средство мелькнуло у меня в голове:
— Я все беру на себя. Позвольте мне действовать самостоятельно. Я напишу Савиной письмо. Дайте мне отсрочку до одиннадцати часов вечера.
— Хорошо, — согласился директор. — Но обе пьесы должны пройти до 4 января.
С этим мы разошлись. Я написал Савиной следующее письмо [Вероятно оно сохранилось в ее архиве, среди других моих писем.].
"Многоуважаемая М. Г.
Неужели я хотя одну минуту хочу ставить какие-нибудь преграды вам, чудесной артистке, которую я уважаю и люблю за ее талант, что доказал всей своей деятельностью, — кроме восторгов по вашему адресу ничего не высказывая. Но взгляните на это дело просто. Болезнь ваша на четыре недели заставила вас уйти со сцены. Репертуар пришлось переломать. Теперь вы здоровы. Я прошу вас — отложить "Колибри" только на две недели. Мы сыграем "Колибри" непременно в декабре или 2–3 января. На репертуаре тяжело отозвалась ваша болезнь, но когда мы наладили прорухи вашего отсутствия, — ваше выздоровление должно помочь делу, а не разрушать все нами сделанное. Прошу вас отложить до конца декабря "Колибри". Выздоравливайте и играйте. Ведь надо же нам действовать заодно, во имя дела, а не личных интересов. Я никогда не хотел, чтобы между нами были недоразуменья. Станьте на мое место, вы то же сделали бы, что и я; — сезон идет хорошо, помогите его продолжить. Каждый наш шаг — достояние истории. Пусть не укоряют нас в личностях, пристрастиях и пр. Пусть будущие историки скажут, что мы служили только делу. М. Г., голубушка, — помогите! Ей-Богу, это будет хорошо. Пока сыграйте "Месяц в деревне", "Измену", "Сердце не камень" — теперь все это сделает сборы, а на Рождество мы сыграем "Колибри".
Искренно уважающий вас П. Г."
Через час посланный курьер принес мне ответ: "Вы правы. Поступайте как хотите".
Я назначил назавтра репетицию "Грозного", а "Колибри" прошла 3-го января. До самой смерти М. Г. мы были с нею в самых лучших отношениях.
"Смерть Иоанна Грозного" сделала 15 сборов. Далматов играл царя гораздо хуже, чем прежде в театре Суворина. Последнюю сцену, вопреки настоянию многих, я не сокращал, а напротив, внимательно ее репетировал. Залитая огнем палата, темная ночь за окнами, гул отдаленной толпы и погребальный перезвон всей Москвы давали прекрасный фон. Грозный играл в шахматы на помосте, куда ставили его кресло. Когда он опрокидывал стол с шашечницей и падал на пол, ставили на помост длинную скамью. На нее клали Тело царя и покрывали парчой как покровом. Четыре больших церковных подсвечника из числа тех, которыми освещалась палата, ставились в головах, ногах и с боков тела. Сын и жена, припав к мертвому, рыдали. Борис открывал окно, когда говорил с народом, — и оно оставалось все время открытым.
В числе новых пьес, поставленных в этот сезон, была посредственная пьеса Найденова "Стены". Кажется, на одно из представлений приехал великий князь Владимир, аккуратнее всех других князей посещавший драматический театр. Теляковский в этот день должен был быть в Мариинском театре (чуть ли не на бенефисе Шаляпина) и предложил мне остаться до конца спектакля, на случай если Владимир захочет меня видеть. Но дело ограничилось разговором его с полицеймейстером театра, полковником Клечковским, который провожал его от ложи до подъезда. Клечковский пришел ко мне смущенный и заявил:
— Его высочество то просил меня передать директору, чего я не решаюсь… Он при великой княгине так выразился…
— Скажите мне, — завтра утром я передам директору, когда у него буду, — предложил я.
— Он сказал: передайте Теляковскому, что я много… видел в жизни, а такого еще не видал…
Такой жестокий отзыв был за те ультрареальные краски, которые наложены автором на пьесу. Впрочем, кажется, и сам Найденов был невысокого мнения о своем детище.
