Маргарет Хаббард - Полет лебедя
— Не говори мне, не говори! — застонал Ханс и бросился к креслу возле камина, которое когда-то было его законным местом в этом доме.
Питер пошел в кабинет, но Ханс не слышал, как он ушел. Его воображение рисовало ему сцену смерти и разрушения. Он слышал рев волн и крики людей. Он чувствовал запах дыма, забивающийся к нему в ноздри, и видел Гетти. Видел, как ее маленькое тело пробивалось через дым и жар к спасению. Она не смогла. Она упала, а пламя стало подбираться все ближе и ближе. Ее крик становился все слабее и слабее. Корабль развалился, и остались только волны, ревущие, беснующиеся фурии, затягивающие хрупкую женскую фигурку в свою пучину.
Ханс вскочил с кресла. Его глаза пристально всматривались во тьму, пытаясь найти доказательство, что все, только что им увиденное, было всего лишь сон. Конечно же он уснул. Сейчас в дверь войдет Гетти и рассмеется над его глупыми слезами. Он ждал, но напрасно. На камине стояла маленькая бумажная танцовщица с одной высоко поднятой ножкой. Ханс взял ее в руки. Теперь она снова была его. Она принадлежала только Гетти и ему.
В саду раздались тихие голоса. Сжав в руках бумажную танцовщицу, Ханс выскользнул из комнаты в холл и так же неслышно вышел из дома, как и вошел. Он даже не вспомнил, что его шляпа осталась лежать на столе в гостиной. С непокрытой головой, с лицом, изрезанным морщинами от тех непомерных страданий, которые он сейчас испытывал, он брел по улице.
Весь Копенгаген знал о трагедии, поэтому никто не пытался заговорить с ним по пути. Женщины вытирали слезы и шептали своим мужьям, а дети бросали свои игрушки, чтобы посмотреть ему вслед. Все сердца были наполнены жалостью. И люди деликатно хранили молчание.
Ханс Кристиан так никогда и не вспомнил, где он бродил те несколько первых долгих часов. Лишь когда в небе появились звезды, он осознал, что находится на пристани. Пароход, готовящийся к отплытию, выпускал в воздух кольца серого дыма, которые, собравшись в безобразное облако, закрывали собой белые паруса весельных лодок. Это был такой же пароход, как и «Австрия». Не в состоянии наблюдать за этим зрелищем, он отвернулся.
Когда он пришел домой, было уже поздно. Ночь принесла с собой прохладу, и его хозяйка, зная, как Ханс Кристиан не любит холод, предусмотрительно развела огонь в камине. Он упал перед ним на колени и вытянул вперед руки. Ханс и не осознавал, как сильно онемели его пальцы. Его мозг так же онемел, но в тот момент он считал это благодатью.
Маленькая, помятая белая вещичка выпала из его пальцев на каменный стол. Бумажная танцовщица! Как он мог так сильно помять ее! Гетти это бы не понравилось. Он начал расправлять ее платьице. Теперь для Гетти нет никакой разницы. Непроизвольно он размахнулся и кинул ее в огонь. Оловянный солдатик тоже должен последовать за ней. Он достал его из пальто и бросил рядом с танцовщицей. Это был конец их обоих.
Бумага потемнела и стала покрываться пузырями. Но солдатик был сделан из более крепкого материала. Металл начал плавиться лишь через некоторое время и постепенно превращаться в густую массу. Ханс схватил кочергу и вытащил ее из камина. И вот перед ним лежала масса в форме сердца.
Ханс посмотрел на него.
— Маленькое оловянное сердце! — прошептал он сухими губами. Затем впервые его глаза наполнились слезами, и он разрыдался.
— Гетти, Гетти, мое собственное сердце превратилось в олово! Ты ждала, а я не пришел! Не пришел!
Звуки его горя наполнили комнату. Старая хозяйка уже в десятый раз прикладывала ухо к стенке. Бедный! Как бы ей хотелось пойти и успокоить его. Но лучше оставить его одного. Если бы он только остался на родине, вместо того чтобы шататься по Европе… Ну, что сделано, то сделано. Она вытерла рукавом слезы с лица и отправилась назад в свои владения.
XXXVА теперь все говорят, что он прекраснейший между прекрасными птицами! Сирень склоняла к нему в воду свои душистые ветви, солнышко светило так славно… И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:
— Мог ли я мечтать о таком счастье, когда был еще гадким утенком!
«Гадкий утенок»
Если до 1858 года его жизнь была наполнена славой и признанием, то последующие десять лет превзошли предыдущие, Награда следовала за наградой, а уважение постепенно перешло в почитание и преклонение. Ничто уже нельзя было больше добавить к высоте его положения. Единственное, что можно было еще сделать, так это убедить великого поэта, что почитание и преклонение перед ним продолжится и дальше.
Но вместо того, чтобы собирать урожай почестей и наслаждаться всем тем, чего он был лишен в детстве и молодости, Ханс Кристиан, наоборот, стал недоверчивым и подозрительным даже в отношении своих самых близких друзей. Критика любого рода вызывала в нем безумное сопротивление, и он яростно набрасывался на каждого, кто только осмеливался произнести хоть одно слово против него. Унижения прошлого стояли у него перед глазами, как тени, закрыв от его взора триумф настоящего. Он все чаще думал о будущем, когда он станет настолько стар, что не сможет заботиться о себе и ему придется положиться на помощь друзей, которые должны будут избавить его от абсолютной изоляции. Он часто думал о том, что будут говорить о нем после его смерти. А однажды он даже сказал, что если бы ему предложили исполнить одно единственное желание, то он бы пожелал, чтобы в его гробу оставили маленькую дырочку, через которую он мог бы увидеть, насколько удачными будут его похороны, кто плачет и что скажет священник.
Но настоящие друзья не обращали внимания на его болезненные фантазии. Они знали историю его юности и прекрасно понимали, что борьба, через которую ему довелось пройти, могла привести в уныние менее решительную душу. Они так же видели, что причиной болезни его мозга стала смерть Генриетты. Поэтому они слушали его, успокаивали, как могли, и, несмотря на частые приступы депрессии, у него был еще не один счастливый момент.
Его дом был удобным, и он любил его, хотя и проводил в нем немного времени. Он купил кой-какую мебель и теперь был сильно горд тем фактом, что обладал своей собственностью. Он часто говорил:
— У меня должно быть что-то, что продадут на аукционе после моей смерти. Я не умру до тех пор, пока не будет продана моя последняя вещь.
Произнеся это, он улыбался, глядя на то, как сконцентрировались его слушатели.
Но самую большую радость он получал от своих поклонников, чьи письма и подарки приходили к каждому его дню рождения и каждому празднику. Он не сомневался в искренности этих простых людей, которые любили своего поэта, как никого больше, даже короля. Бедный столяр, пришедший пожелать ему добра, не имел в виду ничего дурного, когда сообщил ему, что они с женой в каждый день рождения Андерсена выпивают по чашечке горячего шоколада, роскошь, которой они не могли себе позволить в другие времена. Он так же попросил разрешения назвать их сына Хансом Кристианом Андерсеном. Портной, находящийся за последней чертой бедности, принес ему чудесную шелковую жилетку и попросил принять ее в дар. Старые дамы останавливали его на улице и говорили ему, какую радость они испытали, читая его истории. Молодые дамы влюблялись в него, считая его безобразность достоинством, и иногда были даже слишком утомительными в своей настойчивости. День рождения Андерсена практически приравнялся к национальному празднику. Сотни людей, начиная от короля и заканчивая простым лавочником, присылали ему подарки, которыми был уже переполнен его дом. Но поэт намного больше ценил клевер-четырехлистник, подаренный студентом, чем золотую табакерку от короля.
