Марсель Эдрих - Загадочная Коко Шанель
— Вы не находите, что он пополнел? — спрашивает Коко, описывая жестом брюхо над поясом. — Он на днях поедет в Швейцарию. Там потеряет три кило.
Она дает ему книги.
— Он читает их. Иначе он бы сказал мне: «Мадемуазель, не давайте мне книги, я все равно не читаю их». Ах, как спокойно и легко с простыми людьми. Они такие, какие есть, ничего не изображают из себя, естественные, совсем не похожи на парижан, этих лгунов, предателей и сволочей.
Она не знала жену Франсуа. Ей бы хотелось познакомиться с его матерью.
Она только что ездила с ним смотреть для него новую квартиру в доме, который строился. Но все уже было продано американцам. Какая жалость! Франсуа всего за десять минут на своем маленьком автомобиле мог бы добраться до рю Камбон.
— Я говорила Франсуа: я бы вам одолжила немного денег. Вы бы мне их потом вернули или не вернули, не имеет значения.
Однажды в воскресенье она приехала с Франсуа на ипподром в Сен-Клу. Чтобы отдохнуть. Чтобы посидеть на траве. Вдохнуть весеннего воздуха, погреться на солнце.
— Не хотела, чтобы меня видели, я не была одета для скачек, но у людей есть эти штуки (бинокли), чтобы следить за лошадьми, меня увидели и сразу все заговорили: «Здесь Мадемуазель Шанель! Смотрите, Мадемуазель Шанель!». И вот появляются лошади. Я узнаю свои цвета. А я даже не знала, что сегодня бежит моя лошадь. Она приходит первой. Естественно, все решили, что я поэтому и приехала. А ведь на самом деле просто хотела подышать свежим воздухом. Я сказала Франсуа: «Так как хорошая погода…».
Она ставила на трех первых лошадей. Не крупно. Три франка или немного больше, если пробовала разные комбинации.
— Для меня играет консьерж «Рица». Еще одно преимущество жизни в отеле.
Скачки, лошади, Руаллье, Бальсан, ее двадцать лет.
— Вы, конечно, этого не знаете, но надо, чтобы лошади много ходили. Для этого существовали специальные конюхи, которые прогуливали лошадей. Все они хотели стать жокеями. Я учила их ездить верхом. Один из них боялся, плакал. Я говорила ему: мальчик, перестань плакать, я научу тебя, не бойся ничего, ты сумеешь все, я научу тебя скакать, и твоя мама будет очень довольна.
Мне казалось, что она говорила с маленьким мальчиком, которого ей так хотелось иметь. Совсем маленькое личико, запавшие, блестящие, молящие глаза, голос, более обычного хриплый:
— Кем бы я стала? Что бы делала? Вы знаете, что я уже совсем не выезжаю. Все просят у меня денег, люди думают, что я существую для того, чтобы давать деньги. По ночам в постели спрашиваю себя: почему ты такая дуреха? Почему не бросаешь все это? Почему не уезжаешь из этой страны, где у тебя слишком много работы?
Разумеется, она готовила новую коллекцию.
— Я почти закончила с платьями, потому что это делается само собой, достаточно булавок, чтобы справиться. Но костюмы — это настоящая конструкция. И они это называют маленькие костюмы-шанель. Мне это надоело!
Молча сидя позади нее, Франсуа протягивал ей таблетку витамина.
— Если я не проглочу ее, то ночью проснусь от судорог и должна буду немедленно встать.
Она снова поправляет все модели. Крр! Крр! Разрывает по швам, удлиняет, укорачивает на долю сантиметра.
— Это все меняет, Мадемуазель!
Она поднимает глаза. Велит добавить ткани.
— Становится слишком бедно, — объясняет она, — отдает магазином.
Всеми этими магазинами, которые повсюду открываются в Париже.
— Для зимы нужен мех. Не люблю злоупотреблять им. Это дорого, но нужно.
Она ограничивала свои расходы.
— Чем больше денег, тем лучше. И всегда надо оставлять немного на развлечения.
Она еще раз сформулировала фундаментальную аксиому своей жизни: для независимости никогда не может быть чересчур много денег. Она еще раз доказала это, сорвав планы тех, кто хотел ее низложить.
В эти трудные годы добрый гений покинул ее. Она стойко держалась, благодаря своим миллиардам в Швейцарии, в своей укрепленной башне; какая артиллерия могла ее оттуда выбить? «Раз у меня есть деньги, я права». Это же убеждение питает упорство многих других миллиардеров.
Ее монологи, однако, часто, казалось, уводили в сторону. Как мог я не вздрогнуть, не подскочить от неожиданности, когда однажды она от денег перешла к этим-женщинам-которых-некоторые-клиенты-«Рица»-приглашают-в-свои-номера.
— Это грязно, гнусно.
Она изображала консьержа, ворвавшегося в апартаменты клиента, чтобы выгнать эти создания:
— Мадам, уходите, вы находитесь в «Рице».
Что питало ее негодование?
— Я бы выставила господ, которые принимают у себя этих женщин.
Можно только гадать, что таил в себе такой взрыв. Когда она оставалась наедине с собой, настоящей, на кого она перекладывала ответственность за этот маскарад? Из-за кого не захотела она оставаться сама собой? Думаешь о Бальсане, Мулене, Руаллье. Но до этого, но раньше? Если, как я предполагаю, Мадемуазель Шанель будет еще долго занимать любителей тайн и загадок, то круг понемногу сузится, круг теней, окружавших ее отрочество. Обнаружится ли тогда истина?
Надо вспомнить то, что она говорила:
— Люди, имеющие легенду, — сами эта легенда.
Ради своей легенды она изгнала из своей жизни мужчин, которым в разные моменты по разным причинам, иногда из-за денег, иногда из-за чувства, была чем-то обязана. Она хотела помнить только тех, кому сама что-то дала. И среди них самого богатого из всех — герцога Вестминстерского, которого могла позволить себе любить без расчета, абсолютно бескорыстно, даже если он не вызывал в ней большой страсти. «У нее секс был в голове», — утверждал один из ее любовников.
Однажды она сказала мне:
— Я очень люблю вашу книгу о Моисее, потому что в ней нет секса.
Это заставило смеяться нас обоих.
Последняя победа: посмертный триумф
Сколько женщин во всем мире носили по ней траур? Без сомнения, ее оплакивали меньше, чем Сару Бернар. Но Коко Шанель оставила по себе память более реальную, осязаемую, более конкретную. Она станет костюмном, и стилем, и длиной, и вкусом, и украшениями, и духами. Она продолжает жить со своим лицом, воплотившим эпоху, со своей необычной мордочкой мятежной сиротки, с грацией олененка и орлиными когтями.
Она умерла в «Рице» в воскресенье вечером 10 января 1971 года. Раздетая своей горничной, она собиралась лечь в постель. Успела издать протестующий возглас:
— Вот так вас оставляют подыхать!
Совсем как де Голль.
У нее было много общего с де Голлем, ушедшим за два месяца, день в день до нее. Она отвергала свое прошлое, как он отвергал поражение[325]. И она создала для себя из Шанель некую идею, которой было подчинено все остальное.
