Елена Прокофьева - Плевицкая. Между искусством и разведкой
Суд присяжных в Париже: за окнами — дождь, проливной, безнадежный. Толпа русских людей. Притихшие, угнетенные — они пришли увидеть эпилог драмы, ранившей их сердца. Пришли узнать правду. Страшную, мучительную.
Все глаза обращены на скамью подсудимых.
Да, это она. Похудевшая, бледная, с выступающими скулами, с запавшими щеками, вся в черном. Туго стянуты черной повязкой темные волосы, руки в черных перчатках смиренно сложены. Поникшая поза, размеренные жесты.
Как не вяжется этот облик с той Плевицкой, которую мы видели на допросах! Там была растрепанная, кричащая, рыдающая, то умоляющая, то кидающаяся из стороны в сторону. Обезумевшая от страха баба.
А тут невольно напрашивается мысль, что этот неожиданный облик, этот "темный лик" женщины-вамп создан опытной актрисой, привыкшей владеть зрительным залом.
Не учла она лишь одного: что рампы с ее огнями нет. Что нарочитость, неискренность, расчет при дневном тусклом свете режут глаз.
Невольно кажется, что она избегает, не смеет смотреть в толпу понятных, близких ей русских людей, что чувствует она их враждебность — свое одиночество. Все против одной! Одна — против всех".
П.Н. Переверзев: "Впечатление она производила скорее неблагоприятное, впечатление холодной решимости защищаться во что бы то ни стало, без всякого волнения и гнева, строго следя за собой, заранее подготовляя эффект своих слов и жестов.
Если все останется до конца в пределах фактов, приведенных в обвинительном акте, то будет ли обвинена или оправдана Н. Плевицкая, мы все равно не узнаем, кто и с какой целью похитил и, по всей вероятности, лишил жизни ген. Миллера.
Собственно говоря, в деле есть только весьма легкие косвенные улики виновности Плевицкой в гибели ген. Миллера; даже это и не улики, а скорее предположения, и предположения сомнительные, которые нельзя толковать непременно во вред обвиняемой. Несомненным остается только желание Плевицкой спасти мужа от преследования судебных властей. Судя по тому, как Плевицкая решилась защищаться, она ничего не раскроет в этом процессе, что могло бы дать хоть малое удовлетворение глубокому чувству гнева и скорби, охватившему при вести о похищении ген. Миллера всех русских".
В коридорах и в буфете во время перерывов заседания суда много говорили о похищении Кутепова, хотя связь между этими двумя похищениями — Кутепова и Миллера — обнаружить не удалось. Но о Кутепове все равно говорили, и иногда казалось, что рядом с Плевицкой на скамье подсудимых незримо и немо присутствуют те неизвестные виновники исчезновения Кутепова.
XIПлевицкая не только плакала и билась в истериках. Она еще и защищалась. Отчаянно. Яростно. Порой неумело и грубо, но — защищалась.
Председатель суда Дельгорг допрашивал ее очень подробно — и перед аудиторией суда постепенно предстала вся ее жизнь: от деревушки Винниково до Царского Села, от Галлиполи до виллы в Озуар-ля-Феррьер.
Дельгорг называл ее умной, властной женщиной, имеющей неограниченное влияние на мужа. Когда переводчик перевел слова Дельгорга, Надежда Васильевна вдруг усмехнулась грустно и зло:
— Скажите ему спасибо, что сделал меня министром. Но министром я никогда не была. Влияния на мужа не имела.
— Вы ничего не знали о подготовке покушения на генерала Миллера?
— Клянусь, не знала ничего.
— Эксперты установили, что вы и ваш муж жили не по средствам. Значит, деньги поступали к вам из неких тайных источников?
— Никогда счетами не занималась. Считать я толком не умела. Все хозяйственные дела вел муж.
— Вы получали деньги от господина Эйтингтона. Кто он такой? — как-то излишне выразительно, вкрадчиво спросил Дельгорг.
— Очень хороший друг, ученый психиатр, — спокойно ответила Плевицкая. — А его жена — бывшая артистка Московского Художественного театра.
— Вы были в интимных отношениях с Эйтингтоном? — спросил Дельгорг уже напрямую.
Плевицкая вздрогнула, вспыхнула, но ответила так же спокойно:
— Я никогда не продавалась. Подарки получала от обоих. А если мой муж одалживал у него деньги, то я этого не знаю.
— Как же так? Вы ведь сами говорили на следствии, что Эйтингтон одевал вас с ног до головы?
— Нет. Так я сказала случайно. Подарки от мадам Эйтингтон получали и другие, например Жаров с женой.
— Русских нравов я не знаю, — торжествующе улыбнулся Дельгорг, — но все-таки странно, что жену русского генерала одевал человек со стороны.
В зале засмеялись. Надежда Васильевна резко поднялась и медленно, очень четко произнесла, глядя в глаза председателю суда:
— Своей женской чести я не марала и никогда не получала дары ни за какие интимные дела. Кто знает Эйтингтона, никогда не поверит, что тут были какие-то пикантные происшествия.
Она постарела за время процесса, но по-прежнему была элегантна. Вся в черном: изящное платье с гофрированными оборками (из того самого модного дома "Каролина", где она впоследствии пыталась приобрести себе алиби), крупная брошь-камея на груди, бархатная шляпка с маленькими полями, неизменные лайковые перчатки, котиковая шубка, небрежно переброшенная через руку, или через деревянный барьер, за которым сидела подсудимая.
XIIВ качестве свидетеля предстал Леонид Райгородский. Он рассказал, как в ночь с 23 на 24 сентября он приютил Плевицкую в своей квартире.
— Где сейчас ваш шурин, господин Эйтингтон?
— Он проживает в Палестине.
— Верно ли, что он с ног до головы одевал Плевицкую и давал Скоблиным большие деньги? — вопрос мэтра Рибэ.
— Марк Эйтингтон — богатый, независимый человек. Помогал ли он Плевицкой деньгами, я не знаю. Через меня эти деньги не проходили. Но Эйтингтон помогал многим. Его отец основал госпиталь в Лейпциге, там его именем названа улица. После смерти он оставил сыновьям 20 миллионов марок. Марк Эйтингтон — почтенный человек, уважаемый ученый, ученик Фрейда, друг принцессы Марии Бонапарт. Он чист как снег.
— А не он ли сбывал в Лондоне и Берлине советскую пушнину?
— Это не он, а его брат. В такой торговле нет ничего предосудительного, но к ней Марк не имел отношения.
В суд вызвали генерала Кусонского, начальника канцелярии РОВСа, и председатель суда укорял его с нескрываемым недовольством:
— Как боевой русский генерал, вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная: записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала!
