Георгий Ушаков - По нехоженой земле
Основным принципом лечения была у нас строгая, почти гомеопатическая дозировка. Этим мы отличались от всякого другого оказавшегося бы на нашем месте дилетанта. В этот день я впервые отступил от нашего принципа и, совершенно обезумев от боли, не замедлил в несколько приемов покончить с доброй половиной лекарства.
Выступили мы только около полудня и все-таки дошли до Северной Земли, проделав полные 40 километров. Память о них сохранится на всю жизнь!
Журавлев шел впереди. За ним следовала моя упряжка. Урванцев замыкал караван, но больше занимался мною, чем своей упряжкой. Спальные мешки и свободные меха превратили мои сани в мягкое ложе. Мне это мало помогало, хотя на коротких остановках я и расхваливал свою постель, а также хорошую дорогу.
Розная дорога, или даже «ровная, как стол», в нашем понимании означала только то, что на пути не встречалось торосов. Невзломанный морской лед действительно ровен, как стол. Но на нем лежит- снег. А снежный покров в высоких широтах Арктики зимой почти никогда не бывает ровным. Господствующие ветры покрывают его сплошными бороздами и гребнями — так называемыми застругами. Особенно ярко это заметно вблизи берегов. Поверхность снега здесь уже вскоре после начала зимы, установления периода метелей и сильных морозов напоминает глубоко вспаханное поле. Иногда гребни застругов достигают всего лишь нескольких сантиметров, а порой они возвышаются до полуметра. В первом случае на протяжении метра их можно насчитать до пяти-шести, а во втором — подошва только одного заструга занимает до метра. Если смотреть издали, заструги в перспективе сливаются, и поверхность снежных полей кажется совершенно ровной. Острые гребни застругов почти всегда настолько крепки, что груженые сани, кроме поблескивающей ленты, не оставляют на них никакого следа. Мелкие заструги, особенно если идешь поперек их простирания, почти не мешают движению. Длинные полозья саней, только постукивая, скользят с одного твердого гребешка на другой. Потому мы такую дорогу и называем ровной: не надо путаться среди хаоса торосов, взбираться на ледяные нагромождения и спускаться с них вниз.
Такая «ровная» дорога вела к Северной Земле. Сани, ударяясь о заструги, постукивали полозьями. И малейший удар, каждый толчок отзывались у меня в пояснице. А таких ударов было самое меньшее по одному на каждом метре на протяжении всего 40-километрового пути. Они следовали друг за другом, сливались, и жестокая боль была беспрерывной. Когда становилось невмоготу, я давал сигнал к остановке и просил... дать передышку собакам.
Товарищи, конечно, понимали, что вызывало мою повышенную заботливость о собаках, но не высказывались на этот счет и старались казаться спокойными.
Наконец, мы добрались до мыса Серпа и Молота. Я был вдвойне счастлив и оттого, что мы шли вперед, и оттого, что кончился этот мучительный день.
На мысе Серпа и Молота нам предстояло определить астрономический пункт. На это, требовались сутки. Заниматься этим должен был Урванцев.
В действительности одни сутки выросли втрое. Еще перед нашим подходом к Земле погода начала меняться. Сначала появились обычные предвестники метели — перистые облака, потом низкая слоистая облачность закрыла небо, посыпался мелкий снег, а ночью разыгралась метель. К утру она стихла, но небо по-прежнему было пасмурным и без остановки порошил снег. Барометр падал, а температура воздуха поднялась до —12°. Определить астрономический пункт в этот день не удалось.
У меня температура была нормальной, но резкие боли все еще держались. Поэтому лишний день стоянки был как нельзя более кстати.
26 апреля небо несколько прояснилось. В облаках появились разрывы. Солнце то и дело прикрывалось бегущими облаками или в лучшем случае, просвечивая сквозь них, показывалось в объективе теодолита с сильно размытыми краями. Последнее не лучше первого. Никакие заклинания не помогли. Необходимый цикл наблюдений опять остался незаконченным.
Болезнь стала ослабевать. Днем я, хотя и скорчившись и опираясь на лыжную палку, все же бродил по лагерю. Он был расположен в русле речки, как раз под тем высоким местом, где в октябре минувшего года мы отмечали первое вступление на Северную Землю и поднимали советский флаг над ее берегами. Теперь наш лагерь напоминал маленький поселок. Стояли две палатки — одна для жилья, другая для приборов. Палатки по одну сторону и собаки, привязанные на цепи, по другую образовывали как бы улицу. Над парусиновым поселком поблескивал канатик натянутой антенны. Если не ошибаюсь, это вообще была первая антенна в практике санных экспедиций в глубокой Арктике. У нас она предназначалась для помощи в определениях точного времени.
Для наших бытовых целей распределения и учета рабочего времени нам в большинстве случаев достаточно было обычных часов. Их ошибка на десятки секунд или даже на несколько минут не имела особенного значения, тем более что рабочий день в походе в основном нормируется не часами, а состоянием погоды и дороги, выносливостью собак и собственным самочувствием. Но для закрепления топографической съемки на земной поверхности мы должны были через каждые 70—120 километров определять опорные точки в виде астрономических пунктов, или, другими словами говоря, по возможности точно определять точку нашего местонахождения на планете. От качества астрономических наблюдений зависела точность будущей карты Северной Земли. Обычные часы для этих работ уже непригодны, так как здесь играют роль не только минуты, но и доли секунд. Например, при определении географической долготы на широте 80° ошибка на одну секунду сдвинет определенную точку к востоку или западу на 80,8 метра; а если часы отстанут или уйдут вперед на одну минуту, то точка будет нанесена на карту с ошибкой в ту или иную сторону уже на 4848,5 метра.
При астрономических наблюдениях употребляются более точные часы — так называемые хронометры. Но и среди них не существует ни одного экземпляра, который без создания для него особых режимных условий постоянно показывал бы точное время. Качество механизма, еле заметные толчки, тряска, изменение температуры прибора отражаются на точности его показаний, и хронометр (хотя и меньше, чем обычные часы) то отстает, то уходит вперед. У хорошего хронометра при внимательном отношении к нему такие изменения в ходе носят более или менее плавный характер и могут быть учтены, а ошибки в показаниях бывают незначительны. Но и маленькая погрешность хронометра ведет к заметной ошибке в нанесении на карту какой-либо точки земной поверхности.
Особенно важны показания хронометра в экспедиционных условиях. Несмотря на постоянную заботу путешественника о своих хронометрах, ошибки их беспрерывно накапливаются, и если исследователь лишен возможности сколь-либо часто проверять ход хронометра, его съемка «сползает» в ту или другую сторону. Раньше хронометры сличались с часами обсерватории перед отправлением в экспедицию и после возвращения из нее. По этим засечкам выводилась средняя погрешность в ходе часов, причем учесть неровности в накоплении ошибок возможности не представлялось. Это еще не так давно приводило к очень большим неточностям на картах, особенно в определении долгот. Нечего и говорить, что такие карты мало годились для практических целей, и моряки зачастую с недоумением водили свои корабли там, где на карте была показана суша, или терпели кораблекрушения, наталкиваясь в тумане и темноте на берега в тех местах, где значилось море.
