Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
— Все корабли требуют внимания в усовершенствовании… Русские моряки несут с собой честь и славу нашего флага, защищают отечество, крейсируют у дальних берегов и, не разбирая времени года, борются с бурями…
Да как же он не узнал сразу? Это же Константин Торсон! Он читает доклад в Адмиралтействе о реорганизации флота.
— Никогда еще со времен Петра русский флот не был в столь плачевном состоянии… Экипажи нельзя отлучать на зиму от кораблей. Надо избавить моряков от муштры и шагистики…
Морской министр маркиз де Траверсе слушает, явно скучая.
— Нельзя строить корабли из сырого леса… Надо уменьшить на них рангоут и такелаж… Для отопления трюмов нужны более малые, но жаркие печи…
— Да, холодно, — говорит Траверсе, — затопите печи!
Накинув на плечи серую шубу, маркиз встряхивает седой головой и превращается в крысу. Все на месте — эполеты, аксельбанты, ордена на шее и на лентах, но шея покрыта шерстью, а морда — в грязно-сером пуху.
— Наши корабли мало бывают в море, — продолжает Торсои. — Корабли гниют на якорях…
— Верно! — восклицает капитан-командор Головнин. — Наши корабли подобны распутным девкам, которые набелены снаружи, но сгнивают внутри от болезней!
— Прекратить! — визжит крыса и вскакивает, готовясь к прыжку. Адъютант маркиза бросается к кафедре, по-собачьи скаля зубы, и начинает лаять.
— Цыц, Борзя! — слышится голос Шершнева. — Кто там?
— Это я, — отвечает Елизавета с улицы.
— Заходь скорее, выстудишь тепло.
— Как Михаил Александрович?
— Все мается, бредит, бедняга…
Услышав это, Бестужев снова впал в горячечное забытье.
— Успокойтесь, пожалуйста, — наклонилась Елизавета, прикладывая к его лбу мокрую тряпку.
— А, это ты, Анета… Исполни нашу мелодию…
Елизавета растерянно глянула на Шершнева, тот подал ей гитару и шепнул, чтобы сыграла что-нибудь. Она взяла ее и стала подбирать мелодию, которую слышала от Бестужева в ту ночь, когда была у него.
— Какая мелодия!.. Всякий раз, слыша ее, вспоминяю тебя. Ты же любила меня? Где ты сейчас? Я ведь ничего не знаю…
— Когда загремели пушки, я узнала, что ты на площади, и умерла…
— Анета, прости… Но отчего же мы говорим сейчас?
— Ты приближаешься ко мне.
— Я при смерти?
— Не знаю, но мне так хочется увидеть тебя!
— Но я не хочу умирать! — эти слова он произнес вслух и открыл глаза.
— Господь с вами! — сказала Елизавета.
— Что со мной, где я? — спросил он, разглядев ее н Эмиля.
— У вас огневица — второй день без памяти… А сейчас вы в новом доме Петра Васильевича. Видите, как здесь тепло, уютно. Скоро вы поправитесь…
Через несколько дней, когда Бестужеву стало лучше, он рассказал о своих странных видениях. А Шершнев сказал, что из Петербурга пришло известие о гибели русского военного корабля «Лефорт», который шел из Ревеля в Кронштадт, и вот на этом коротком, в сутки, переходе, десятого сентября корабль неожиданно перевернулся и стал могилою восьмисот двадцати шести человек, из которых семьдесят — женщины и дети.
Услышав это, Бестужев с горечью подумал, что, к великому сожалению, ничего загадочного и непонятного тут нет. Гибель «Камчадала» здесь и катастрофа «Лефорта» на Балтике — результат плачевного состояния флота России, до которого довели его придворные крысы Адмиралтейства.
Сколько предупреждали о бедах флота Головнин, Торсон и другие, сколько говорили о том же на следствии моряки-декабристы! Но глухи к ним оказались и горе-флотоводцы, и государи Александр и Николай. Морскими министрами, словно в насмешку над здравым смыслом, назначались самые непригодные для этого люди.
НОВОСЕЛЬЕ
— Предупреждал ведь, не езжайте, — увещевал Казакевич.
— Ничего страшного, — отвечал Бестужев. — Грешно быть в нескольких милях от Тихого океана и не увидеть его.
— И то верно, другого случая могло не быть. Но слава богу, болезнь прошла. Сегодня отпразднуем и выздоровление, и новоселье. Кстати, вы еще не видели моих хором, идемте…
Пройдя в кабинет адмирала, Бестужев поразился его роскоши. Пол затянут сукном и покрыт ковром. Стены в шпалерах и зеркалах. Окна завешены шелковыми шторами, на дверях — бархатные портьеры. Массивные дверные ручки обвиты золотом. Большой письменный стол и кресла — красного дерева. Огромная зала за кабинетом устлана коврами, заставлена диванами и ломберными столиками вдоль стен. С потолка свисали люстры с хрустальными подвесками и позолоченными подсвечниками. На стенах — большие картины с изображениями морских баталий.
— Обстановка царская, — покачал головой Бестужев.
— А так и есть, — довольно сказал Казакевич. — Все ведь с фрегата «Паллада», который был в ведении великого князя Константина Николаевича. Мебель работы знаменитого Тура, картины — кисти Михаила Тиханова и Алексея Боголюбова.
— Можно представить, как выглядел сам фрегат.
— Один из лучших кораблей не только по роскоши, но и по мореходным качествам. В этом убедились и Нахимов, его первый капитан, и Путятин.
— Именно таким и должен быть корабль посла России, — сказал Бестужев. — Как, наверное, поражались японцы.
— Говорили, один из них решил осмотреть, разведать и то, что им не показали. Отстал от всех, но заблудился в переходах, коридорах, палубах, не мог выйти.
Когда его нашли, он плакал, боясь наказания, но его успокоили, вывели, а на прощание одарили.
— Не поторопились ли уничтожить «Палладу»?
— Пожалуй, да. Но тогда трудно было ручаться за то, что неприятель не захватит корабль.
— Жаль, такой красавец — и на дне! Я вот побывал в трюме «Камчадала» — грустно, тяжко. И заболел не столь от простуды, сколь от огорчения за флот.
— Говорил как-то с Путятиным, и он так возмущался состоянием флота! — Видя изумление Бестужева, Казакевич сказал: — Ефим Васильевич не так прост. И знаете, что он говорил? Прогнили не только корабли, но и руководство флота… При кажущейся прямолинейности Путятин умен, гибок, настойчив в достижении цели. Главное же, что делает ему честь, — убеждение в том, что отсталость нашу можно преодолеть сотрудничеством с другими державами и народами, причем не только сильными, но и с такими, как Япония, Китай. И то, что сделал и делает для них, они со временем оценят.
— Японцы уже оценили пользу договора с Россией.
— Верно. Когда погибла «Диана» и путятинцы стали строить шхуну «Хеда», японцы следили за строительством ее и построили в соседней бухте точно такую же, но, правда, не смогли спустить на воду — сооружали без стапелей. Они очень переимчивы, ловко схватывают все новое.
