Лэнс Армстронг - Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни
Я хотел обязательно выиграть разделку. Я хотел сказать свое последнее слово на дистанции, чтобы показать и журналистам, и распространителям слухов, что мне наплевать на все, что они обо мне говорят. Я покончил с пресс-конференциями (однако не с допинг-пробами; после 17-го этапа меня снова включили в список выборочной проверки). Попытка выиграть разделку была рискованной, потому что гонщики, которые стараются показать лучшее время, склонны принимать авантюрные решения, а это может привести к травмам — порой настолько серьезным, что приходится распрощаться с велосипедом.
Таких примеров сколько угодно. Вспомните, что произошло с Бобби Джуличем в Метце, когда он упал на скорости 75 километров в час и получил обширные гематомы грудной клетки. В тот раз я сам чуть не упал, когда передо мной на крутом повороте на дорогу выбежал ребенок. На Альп д'Юэз зритель выскочил прямо перед Герини, и тот тоже упал. Цулле отставал бы от меня всего на минуту, если бы не попал в завал на Пассаж-дю-Гуа.
Вечером перед этапом ко мне в номер пришел Билл Стэплтон.
— Лэнс, я не тренер, но я считаю, что тебе не следует слишком напрягаться, — сказал он. — Тебе есть что терять. Будет лучше, если ты просто отбудешь номер. Не делай никаких глупостей.
Вести себя по-умному означало не допустить серьезных ошибок, не упасть, не получить травму и не потерять 10 минут в результате падения.
Мне было все равно.
— Билл, кому, по-твоему, ты все это говоришь?
— А в чем дело?
— Завтра я собираюсь рвать жилы изо всех сил. Я собираюсь выжать из себя все. Я собираюсь показать, кто король этой гонки.
— Ладно, — покорно согласился Билл. — Значит, как я понимаю, этот вопрос обсуждению не подлежит.
Я ехал в желтой майке от самого Метца и не собирался с ней расставаться. Наша команда показала себя идеальным механизмом, но теперь я хотел выиграть сам. Только троим гонщикам удавалось выиграть все разделки на «Туре», и это были величайшие гонщики всех времен: Бернар Ино, Эдди Мерке и Мигель Индурайн. Я хотел доказать, что на этой гонке самый сильный человек — я.
Мне не давали уснуть. Сначала ко мне в номер заявился Скотт Макичерн из команды «Nike», потом вернулся Стэплтон. Йохан просунул голову в дверь и увидел Скотта, который разлегся на моей кровати, в то время как я все еще был на ногах. Йохан посмотрел на часы — было 23:30. «Гони этих парней вон и ложись спать», — приказал он мне.
В «Футюроскоп» прилетела моя мать, и я договорился, чтобы ее взяли в одну из машин сопровождения. Она хотела своими глазами увидеть гонку на время, поскольку в ней проснулся старый защитный инстинкт: ей казалось, что своим присутствием она убережет меня от беды. Равнинные разделки пугали ее не меньше, чем самые сложные горные этапы, потому что она достаточно хорошо разбиралась в велосипедном спорте, чтобы понимать, как легко я могу упасть, и знала, что в этот предпоследний день «Тура» мне суждено получить все или ничего. Любой исход решит мою судьбу раз и навсегда. Именно поэтому она считала своим долгом быть рядом.
Индивидуальная гонка на время — это борьба человека один на один со стрелкой секундомера. Трасса, которая потребует примерно 1 часа 15 минут напряжения всех сил, представляла собой большую петлю длиной чуть больше 57 километров, проложенную в западной части Центральной Франции по дорогам, окаймленным домами с красными черепичными крышами и полями коричневато-золотистой травы, где зрители расположатся на кушетках и в шезлонгах. Я, правда, не увижу почти ничего из этих живописных декораций, потому что большую часть времени проведу в аэродинамической позе.
Гонщики стартовали в обратном порядке, а это означало, что я поеду последним. Чтобы подготовиться, я поставил свой велосипед на станок и опробовал все передачи, которые рассчитывал использовать на дистанции.
Пока я разминался, стартовал Тайлер Хэмилтон. Его задача состояла в том, чтобы ехать как можно быстрее, невзирая на риск, и поставлять техническую информацию, которая может мне пригодиться. Тайлер проехал не просто быстро, но даже стал лидером и продержался почти до конца дня. Сместить его с первого места смог только Цулле, который прошел дистанцию за 1 час 8 минут и 26 секунд.
Настала моя очередь. Я вылетел из стартовой зоны и помчался по извилистым улочкам. Впереди меня ехал Эскартин, стартовавший на 3 минуты раньше.
Сложившись пополам, я пронесся мимо него по окаймленной деревьями и высокой травой дороге.
Я был настолько занят собственной борьбой за секунды, что даже не взглянул на него.
Я показал самое быстрое время на первых двух контрольных точках. Я шел так быстро, что у моей матери, которая ехала в машине сопровождения, откидывалась назад голова от перегрузок на крутых поворотах.
После третьей отсечки я все еще лидировал с результатом 50:55. Вопрос был в том, смогу ли я выдержать темп на заключительном отрезке дистанции.
За 6 километров до финиша я опережал Цулле на 20 секунд. Но тут пришло время заплатить за все. Я заплатил за горы, заплатил за американские горки холмов, заплатил за равнины. Я терял время и чувствовал это. Если я обойду Цулле, то всего лишь на несколько секунд. Два последних плавных поворота я прошел стоя на педалях. Я ускорялся и шел по внутреннему радиусу, стараясь не упасть, но при этом максимально прижаться к краю дороги, — и чуть не наскочил на бордюр и не выскочил на тротуар.
Финишный отрезок проходил по шоссе. Я оскалил зубы, считая секунды и нажимая на педали. Все, линия финиша позади. Я проверил время. 1:08:17.
Я выиграл 9 секунд.
Я въехал в огороженную зону, нажал на тормоза и свалился с велосипеда, не в силах разогнуться.
Я выиграл этап и выиграл «Тур де Франс». Теперь я был в этом уверен. Моим ближайшим соперником в генеральной классификации оказался Цулле, который уступал мне 7 минут 37 секунд, а на последнем этапе до Парижа такое время отыграть невозможно.
Я приблизился к концу пути. Но путей в действительности было два: тот, который привел меня на «Тур», и путь самого «Тура». Вначале был пролог, эмоциональный подъем и первая неделя, небогатая событиями, но безопасная. Затем я испытал странное ощущение бестелесности в Метце и Сестриере, за которым последовали деморализующие нападки прессы. И вот победный финиш, а вместе с ним — сладостное ощущение торжества справедливости. Я въеду в Париж в желтой майке.
Когда я поднимался на подиум, моя мать хлопала в ладоши, размахивала флагом и утирала слезы. Перед этапом я ее не видел, но сразу после финиша обнял, а затем повел обедать. Она сказала: «Ты просто представить себе не можешь, что сейчас творится дома. Я знаю, тебе трудно это понять, да и вообще сейчас не до этого. Но в Штатах люди буквально с ума посходили. Я в жизни ничего подобного не видела».
