Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Но в 1929 г. в противовес еще только набиравшему силы лингвистическому структурализму последователей Соссюра можно было выдвинуть лишь самые общие идеи. Умение анализировать конкретные факты всегда составляло сильную сторону «абстрактного объективизма» и не было свойственно изучению языка как «творческого процесса». Не хватало его и в данной книге. В двух ее частях из трех практически нет языковых примеров, и лишь последняя ее часть посвящена конкретному явлению – несобственной прямой речи. Имеются в виду случаи, когда в художественном тексте при отсутствии грамматических признаков прямой или косвенной речи в речи от автора начинают передаваться слова или даже грамматические конструкции, явно присущие не автору, а персонажу. Вот приводимый Волошиновым пример из «Полтавы» А. С. Пушкина: «Мазепа, в гордости притворной, к царю возносит глас покорный. “И знает бог, и видит свет: он бедный гетман двадцать лет царю служил душою верной; его щедротою безмерной осыпан, дивно вознесен”». Выделенная курсивом часть текста дана в третьем лице, но очевидно, что она принадлежит Мазепе, а не Пушкину. Такие примеры анализируются для русского, немецкого и французского языков, подробно дана также история изучения вопроса в русской, немецкой и франкоязычной науке. Вполне убедительно показано, что «абстрактный объективизм», привыкший опираться на строгие, формальные критерии, плохо описывает подобные явления. Однако взамен мало что удается предложить, кроме чисто литературоведческого анализа, что в рецензии на книгу отметила Р. О. Шор. Но именно на эту часть книги ссылался Р. Якобсон.
После выхода книги в свет Волошинов на короткое время стал знаменит в филологических кругах, особенно в Ленинграде. Появилось несколько рецензий, в следующем году книгу переиздали, Валентина Николаевича привлекли вместе с Л. П. Якубинским к сотрудничеству в журнале «Литературная учеба», созданном в помощь начинающим писателям из рабочих и крестьян, там он издал три статьи. Но рецензии показали, что главные идеи книги не нашли отзвука. Языковеды-марксисты из группы «Языкофронт» (см. очерк «Выдвиженец») приветствовали «уважаемого коллегу и товарища по борьбе», но разобраться в проблематике книги не смогли, а автор единственной серьезной рецензии, «первая женщина» Р. О. Шор, оценила современную лингвистику противоположным образом, чем Волошинов: идеи Соссюра после «коренной перестройки» пригодны для создания марксистской лингвистики, а идеи Фосслера нам «в корне чужды». Волошинова узнали многие ленинградские ученые, О. М. Фрейденберг впоследствии вспоминала о нем как об «элегантном молодом человеке и эстете». Однако и она, и Л. Я. Гинзбург оставили о Волошинове очень неблагоприятные отзывы, Гинзбург назвала Волошинова и П. Н. Медведева «примитивными людьми».
А в «круге Бахтина» тем временем проходили необратимые изменения. В конце декабря 1928 г. его глава был арестован. Арест произошел из-за связей Бахтина вне кружка, и его другие члены тогда не пострадали. Прочие арестованные по этому делу шли как «монархисты» и «кадеты», и лишь Михаил Михайлович назвал себя «марксистом-ревизионистом» (по-моему, точное самоназвание для того времени) и так был зафиксирован. В тюрьме он пробыл недолго: по состоянию здоровья и по ходатайству Е. П. Пешковой ему разрешили во время следствия находиться дома, книга о Достоевском вышла уже в этот период. Но следствие продолжалось, и в марте 1930 г. Бахтин был выслан в Кустанай. Кружок, лишившись центра, окончательно распался. Волошинов, оставшийся в Ленинграде, больше никогда не встретится с Бахтиным, который покинет Кустанай как раз в год смерти Валентина Николаевича. Остальные члены кружка все более расходились, в том числе и по идейным причинам: одни, как Волошинов и П. Н. Медведев, стояли на советских позициях, другие, как М. В. Юдина и Б. В. Залесский, при внешней лояльности не принимали строй.
И в том же 1930 г. с Волошиновым что-то произошло. Последняя из статей в «Литературной учебе», появившаяся в майском номере за этот год с указанием «Продолжение следует», оказалась (наряду со вторым изданием книги, почти не отличающимся от первого) вообще последней его публикацией. В том же году ИЛЯЗВ прекратил существование, и Волошинов вместе с Л. П. Якубинским перешел в Педагогический институт имени А. И. Герцена, где преподавал в качестве доцента. В 90-х гг. мне удалось найти единственного человека, его помнившего: это была известная германистка, член-корреспондент РАН В. Н. Ярцева, учившаяся в институте имени Герцена в те годы. По ее словам, Волошинов не пользовался сколько-нибудь серьезной репутацией и воспринимался как литературовед, а не как лингвист. А ведь, по документам, он вел там введение в языкознание и другие лингвистические курсы.
Если тон первых рецензий на «Марксизм и философию языка» был положительным или сдержанным, то с 1931 г. книга оказалась в числе активно прорабатываемых, тон, естественно, задавали марристы. А. К. Боровков заявил, что Волошинов скрывает «свой идеализм под марксистской фразой», а Ф. П. Филин отнес его в числе других к «маскирующейся индоевропейской лингвистике, приспособляющейся к условиям реконструктивного периода», по отношению к которой надо проявлять «особую бдительность» (и Боровков в 1958 г., и Филин в 1962 г. станут членами-корреспондентами АН СССР). По мнению Н. Л. Васильева, «резкое снижение печатной активности» Волошинова (снижение до нуля) произошло из-за «кампании критики» его книги. Но вряд ли дело только в ней: марристы одновременно громили Д. Н. Ушакова, Н. Ф. Яковлева, Р. О. Шор и многих других, которые тогда никак не снизили печатной активности. Были и какие-то другие причины, среди которых нельзя не отметить распад «круга Бахтина» и расформирование ИЛЯЗВ. За их пределами Валентин Николаевич нигде не стал своим, отзывы О. М. Фрейденберг, Л. Я. Гинзбург и В. Н. Ярцевой это подтверждают.
С 1932 или 1933 г. основным местом работы Волошинова становится ЛИПКРИ – Ленинградский институт повышения квалификации работников искусств, учебное заведение, где чтением лекций повышали культурный уровень ленинградских художников и актеров. Там он читал курс социологии искусства. Приход в это явно периферийное по положению учебное заведение повысил его формальный статус: там он впервые получил должность профессора. Однако такое перемещение отодвинуло его на обочину научной жизни. В печати после 1933 г. его не только не хвалили, но уже и не ругали: его просто забыли. И в это время усилилась болезнь. Как пишет Н. Л. Васильев, «обострившийся процесс болезни (туберкулез), от которой Волошинов страдал с 1914 г., заставил его в 1934 г. прекратить научную и педагогическую деятельность и заняться лечением». Есть не очень ясные указания на то, что и после 1930 г. Волошинов продолжал активно работать и написал даже несколько книг. Но ничего не попало в печать ни при жизни, ни после его смерти (а это почти три четверти века). До нас дошло его письмо от 19 ноября 1935 г. из туберкулезного санатория, где он жаловался на то, что врач запретил ему «не только все существующие развлечения для больных: концерты, кино и т. п., но даже чтение книг не только научных, но и беллетристики!!!..Вынужденное безделье страшно угнетает». Спустя примерно полгода, 13 июня 1936 г. Валентин Николаевич Волошинов умер в Ленинграде от туберкулеза. Ему было 40 лет (до 41-го дня рождения не дожил 17 дней).
