Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу
Эге, раз уж Ленкин о партиях заговорил, значит, и он задумался. Граница Советской страны и для него, стало быть, не пустой звук…
Правда, там где мы отметили с Наумовым переправу, Буг течет еще по территории Львовщины. «Лихой генерал, а осторожность тоже проявляет…»
— Как же там, под Жовквой, чувствовали себя твои хлопцы? — спрашиваю придирчиво Усача.
— Ничего. Огляделись и — полный порядок. Но там и других полно…
— Партизаны?
— А черт их разберет. И вроде партизаны, и вроде нет… Почти все без оружия. Скорее — подпольщики.
— Коммунисты?
— Не скажу… Но наши советские есть — твердо знаю… Васька какой–то, грузин. Потом — Андрей. И еще Казик…
— Видел их? Балакал?
— Нет, они — за «железкой». Но под Жовквой и из поляков тоже подпольщики есть.
— Какие еще?
— Всякие. Офицерье есть. Хлопские батальоны… тоже.
— Батальоны?
— Да какие там батальоны. В каждом из тех батальонов взвода хорошего нет. Но название такое. Может, для хитрости, а может, и…
— А из рабочих партизаны имеются?
— Есть, говорят, и такие. Сам не видел, но говорили, в Яновских лесах полно их. Работничьей партии партизаны. Словом, в Польше народ тоже шевелится…
Вспомнилась импровизированная лекция доктора Зимы.
Он тоже толковал, что до войны в Польше было тридцать две партии. «Ох и каша. Куда попал? Куда полез?»
А начальник штаба подзадоривает:
— Давайте, товарищ командир, за Буг. Там виднее все будет.
— Я вам наведу этого народа, — обещает Ленкин, — разбирайтесь! А для меня все эти тонкости трудноваты. Я — только кавалерист… и бухгалтер, не больше. Правда, и у меня в эскадроне есть поляков человек пяток: Ступинский Ян, Прутковский Ленька, по прозвищу Берестяк… другие еще. Но то все наши — советские люди… Кстати, эти самые Ян да Ленька кое с кем из хлопских батальонов дружбу уже завели…
— А леса там как?
— Да есть маленько… Вроде как у нас на Сумщине… Рощицы, перелески.
— А крупные леса?
— Большой лес один — Белгорайским называется.
Я на время оставляю в покое Ленкина и обращаюсь к Ларионову:
— Был у Мазура на хуторе?
— Был. Да ну их к черту, этих офицеров! Дипломатия, хромовые сапожки, а фашистов бьют слабовато: на Лондон оглядываются. Вот ближе к Яновским лесам — там, говорят, простые мужики и рабочей партии партизаны…
Итак, решено. Объясняю Войцеховичу:
— Следуем за Буг, товарищ начштаба.
И отправляюсь на радиоузел.
Пока идет обычная штабная работа по определению маршрута, наиболее подходящего для ночного марша, сижу над чистым листком и думаю: «Завтра утром будем по ту сторону Буга, а там только две дороги: направо — за Вислу, налево — в Карпаты. Какую выбрать? Эх, если бы рядом был Руднев или товарищ Демьян, вручивший на прощание подарок!..» Рука шарит в сумке, вынимает томик с закладкой из хвойной метелки, сунутой впопыхах на прочитанную страничку.
О чем там? Как раз о том, что нас волнует. Ленин учит, что партизанская война — это военные действия, но и они должны быть освещены облагораживающим и просветительным влиянием социализма. Ленин говорит, что марксизм не навязывает массам никакой доктрины, а познает их борьбу и освещает их путь организующим и просветительным влиянием социализма.
Наш бравый Усач доказывает, да и Ларионов утверждает, что Польша не дремлет. Массы там уже поднимаются… Но везде ли есть то организующее влияние, о котором толковал Владимир Ильич?
Какая бы ни была здесь путаница, есть только два главных мерила: народные массы и истинно народная, пролетарская партия. Народ и партия! Партия и народ!..
«Чего же еще ломать голову? Садись и пиши запрос», — приказываю я себе. И на чистом листе бумаги запестрели слова: «Киев, Секретарю ЦК. Обстановка в Польше благоприятная. Польский народ вместе с украинским способен на дела большой взрывной силы. Прошу указаний…»
Через час все пришло в движение. А еще через два часа мы перемахнули Буг и к утру разместились в селах южнее Жовквы.
— Вот мы и на плацдарме, — облегченно вздохнул начштаба. — Разведка с утра выслана по всем направлениям. Но больше всего — ко Львову. Мы уже почти обошли его с северо–запада.
— Правильно, товарищ начштаба. Тут зевать некогда.
— Да, конечно, — широко улыбается Войцехович.
— Где–то здесь мы должны ударить по тылам четвертой, — прикидываю я по карте.
— Куда нам на таком пятачке лезть на кадровые войска?
— А я не о войсках толкую… Не по самим войскам, а по их коммуникациям… Наступим на любимую мозоль! А, Вася?
— Новый Сарнский крест?!
— Вроде. Но не совсем. Там до Сталинграда было с тысячу километров, а тут до фронта сотни не будет.
— Да и кресты тут униатские, с фокусами. И с сиянием каким–то, — вставляет Мыкола, в функции которого входит теперь и вопрос религиозных культов. В здешних краях это тоже надо учитывать. Ой, как надо!
— Пожалуй, Кульбаку двинем в лоб на Сан, — вслух размышляю я. — Тот все опасается Карпатских гор. Пускай прет на запад хоть до самой Вислы. Кавэскадрон Усача — на фланг, ко Львову. Циркача Гришку Дорофеева — на львовскую «железку»… А под Перемышль кого? А на Раву–Русскую?..
Появляется Роберт Кляйн. Как раз вовремя!
— Пленные показывают что–либо новое? — спрашиваю его.
— Похоже, что Львовский генерал–губернатор сосредоточивает все наличные у него охранные войска на шоссе и железной дороге Львов — Перемышль.
— Через два — три дня он нанесет нам удар, — бесстрастно докладывает начальник штаба. — Навяжут нам оборонительный бой.
— Значит, надо перескочить границу, — говорю я. — Куда? На Люблинщину, конечно. Сама судьба проложила нам туда дорогу.
И вот уже позади остался Западный Буг. И знаменитая Жовква тоже позади. Теперь только вперед, через «железку» на Раву–Русскую.
Наш путь лежит через холмистую местность. Леса и перелески чем–то напоминают предгорья Карпат. Впереди колонны движется эскадрон Ленкина. За ним — батальон Токаря.
Через час на переезде вспыхивает перестрелка.
— Авангард сбивает охранение, — докладывает связной.
— Конники уже за переездом, — на слух определяет Войцехович.
Перестрелка уходит вправо и влево, как два разминувшихся железнодорожных эшелона. Маяки подгоняют колонну вперед, рысью. По карте видно, что в каких–нибудь десяти — пятнадцати километрах за железной дорогой — государственная граница. Знаменитая и такая для нас тревожная граница 1939 года. «Линия Керзона». О ней я неоднократно читал, слушал лекции, но в сознании она оставалась каким–то абстрактным понятием. А вот сейчас за два — три ходовых часа нам надлежало достигнуть этой самой линии и перешагнуть ее.
