Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском
Мне кажется некорректным принижать книжку в предисловии к ней, сравнивая ее с другой книжкой. Для этого существуют газетные рецензии и критические статьи: сравнивай и разноси в пух и прах, сколько душе угодно. В одной статье похвалят, в другой лягнут, в третьей заявят, что не «Рассказы» Наймана, а именно «Записки» Чуковской Second to the best. Статьи прочтут и забудут (или запомнят), а предисловие навеки связано с книжкой, как горб на спине.
Тем не менее Найман обязан Бродскому и преподаванием в американских университетах, и американскими публикациями. В эссе «Великая душа» Найман вскользь подтверждает помощь и поддержку, оказываемую Иосифом: «Он по-прежнему был безотказен, когда от него что-то требовалось...» (Заметим, что Найману от Бродского всегда «что-то требовалось».)
Однажды Бродский раздраженно заметил, что таков, вероятно, предначертанный рисунок наймановской судьбы – делать творческую биографию и устраивать жизнь за счет дружб «с именами». Его взлет в литературные выси произошел благодаря Ахматовой, а пребывание в Оксфорде – благодаря Исайе Берлину...
«А. Г. is а perfect user, he is always demanding something», – как-то сказал Иосиф. («Прекрасно умеет использовать людей, ему все время от кого-то что-то надо».)
К слову сказать, Бродский часто переходил на английский, будто чужой язык помогал скрыть или нейтрально выразить определенный спектр чувств. Иногда даже казалось, что по-английски ему говорить приятнее. (Чуть было не написала «проще».) Во всяком случае, по-английски он так не «мекал», не изображал косноязычие, не повторял и не перефразировал свою мысль несколько раз, держа собеседника в напряженном ожидании конца фразы.
Иосиф и с Марией говорил по-английски, xoтя по-русски она и понимает, и говорит. То, что первый русский поэт и русско-итальянская аристократка общаются друг с другом на чужом для них обоих языке, мне казалось противоестественным и настолько нелепым, что я поинтересовалась, будет ли их дочь говорить по-русски? Сможет ли в подлиннике читать стихи своего отца?
«Если захочет, будет», – пробурчал Бродский...
Пока что Нюша по-русски не говорит.
Однако вернемся к Анатолию Генриховичу Найману, которого Бродский называл А. Г. и на вы.
В молодости А. Г. был очень хорош собой. Более того, ослепителен. У меня есть фотография сорокалетней давности – А. Г. в профиль, в свитере. Мои девицы – коллеги по «Ленгипроводхозу» брали ее с собой в командировки, чтобы показывать тамошнему начальству. Пусть посмотрят, какой у них муж красавец, и не лезут с гнусными предложениями.
А. Г. – остроумный и блестящий рассказчик – был жемчужиной любой компании. Как гениальный фехтовальщик, в долю секунды «жалящий» противника острой рапирой, А. Г. молниеносно реагировал на любую реплику, изящно сажая собеседника в лужу.
Не забудем и бездну обаяния. Он умел так тонко дозировать комплимент, душевность, иронию и сарказм, что получалась смесь, называемая в нашей компании «неотразимкой». В пикировках и словесных дуэлях он был похож на канатоходца, мастерски сохраняющего баланс между легкой лестью и легким хамством.
При встрече с новым человеком (или даже домашним животным) у А. Г. автоматически включался тумблер «обаяние». Если он входил в трамвай, и кондукторша не была им мгновенно очарована, его день был прожит зря.
Но возраст берет свое. Однажды Бродский, встретив знакомую даму, с которой не виделся много лет, «тактично» приветствовал ее словами: «Годы никого не щадят».
Так вот, годы не пощадили и А. Г. Он утратил уникальную способность балансировать на острие ножа. Он давал сильный крен то в сторону хамства, то в сторону лести. Как сказал Иосиф, «А. Г. уже мышей не ловит».
Его хамство, впрочем без намека на лесть, мы испытали и на себе.
Вспоминается первый приезд А. Г. к нам в Бостон в 1988 году. После первых, вторых и третьих объятий и поцелуев, последовали блестящие, гладко обкатанные байки про общих друзей. Его характеристики были остро отточенными, язвительными, а то и просто ядовитыми. Мы были благодарными слушателями – шутка ли, тринадцать лет перерыва.
Правда, одно время мы довольно интенсивно переписывались, пока не умудрились поссориться в письмах. (Кстати, из-за его отношения к Бродскому.)
Итак, А. Г. в Бостоне, в центре внимания, в своем репертуаре. Насладившись его беспощадным остроумием, я почувствовала легкие угрызения совести:
– Толя, на тебе христианский кафтан лопается и трещит по швам.
(Где-то в середине жизни Найман принял православие.)
– Ты не представляешь себе, каким бы я был говном без христианства, – ответил А. Г., вероятно, знающий себя лучше, чем другие.
Кстати, встречаясь с А. Г. в дальнейшие его приезды в Штаты, я выслушивала эти же байки в пятый и десятый раз, – действительно, память у А. Г. была уже не та, чтобы помнить, кому, когда и что он рассказывал. Иначе говоря, годы его не пощадили.
В первый приезд А. Г. нас удивили некоторые его «выступления». Например, открыв посудный шкаф, А. Г. воскликнул:
– А вы бога-а-атенькие!
Гнусавый голос и псевдонародная интонация должны были свидетельствовать, что это удачная шутка. Я сдуру начала оправдываться, что почти вся посуда куплена на распродажах в домах (так называемых, ярд-сейлах) и стоит копейки, и т. д.
– И ваша квартира, и мебель тоже стоит копейки?
Я набрала воздуху в легкие, чтобы ответить и на это обвинение, но А. Г. раздраженно меня опередил:
– Только не начинай: «Мы приехали без копейки, мы добились всего своими руками», – слышать не могу это эмигрантское занудство.
После завтрака А. Г., развалившись на диване и водрузив телефон себе на живот, звонил в разные страны и государства. Например, Горбаневской в Париж рассказать уже известные нам байки и, в свою очередь, узнать парижские сплетни. Затем Маше Слоним в Лондон, рассказать те же самые байки плюс сплетни, услышанные от Наташи Горбаневской... Затем в Рим, Нью-Йорк, Москву, Чикаго...
Когда А. Г. стал набирать очередной номер, я подумала: а не звонит ли он теперь на остров Фиджи? И тут, стыдно признаться, проявилась моя мелкая душонка:
– Толяй, сократись немного, эти трансатлантические звонки жутко дорого стоят.
– Я – старый друг и имею право вас выставить, – парировал А. Г. (К счастью, оказалось, что он всего лишь звонил своему кузену не на Фиджи, а в Нью-Джерси.)
Тут вмешался деликатнейший Витя:
– Толяй, потерпи полчаса, после десяти вечера звонки дешевле.
– Он рано ложится спать, – огрызнулся гость. – Во что вы тут все превратились! – но трубку не повесил, до десяти часов не подождал.
А. Г. навещал нас в Бостоне несколько раз, и после каждого его визита мы получали астрономические телефонные счета. Однажды, когда А. Г. уже не был бедным гостем из дальнего зарубежья, а пребывал в Америке в качестве профессора (то есть человека с американской зарплатой), я повела себя как капиталистическая барракуда.
