Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
— И тебя, значит, зацапали, дядя Боб? — весело спросил Вася.
— Как видишь. Со второго июня сижу. А вы?
— Тоже вроде этого. Говорили — скаутов по Москве больше 200 арестовано. Ты в одиночке сидел?
— Угу…
— Это уже хуже. Мы — в общей. Кое с кем встречались…
— А кто из наших ребят еще сидит?
— Да хватает… Скаутмастора то, конечно, все… Но и из младших тоже не мало… Даже герли лет по 15, и те посажены…
— А Серж?
— Как же, как же. Сидит где-то…
— Были сведение — добавил другой юноша, — что и в Питере тоже такая же история.
— Ну, бабахнули, значит, из ГПУ-ской пушки по скаутским воробьям! — засмеялся весельчак Вася. — Нашли, наконец, где самые страшные враги и крамольники обретаются…
— Связался черт с младенцами!
Несмотря на всю неприглядность обстановки, мы стали подшучивать над своим положением, и в искорках общего смеха и шуток стало отогреваться уставшее в одиночном заключении сердце…
«С такими неунывающими ребятами хоть куда отправляться можно!» — мелькнуло у меня в голове, но мне недолго пришлось на этот раз радоваться сердечному теплу нашей компании — меня отделили от всех и послали в одиночку.
Это двухнедельное заключение было раем по сравнению с Лубянкой. Я стал получать книги из библиотеки, 20-минутную прогулку и право на покупку продовольствие из тюремной лавочки. Особенно обрадовали меня книги. Я с такой жадностью набросился на них, что время мелькало совсем незаметно. Только долгое время лишенный права чтения, может понять, какое громадное наслаждение дают книги. После их появление в моей камере я не чувствовал себя одиноким, словно был незримо окружен величайшими людьми всех времен и народов и являлся песчинкой, связанной с миллиардами и миллиардами других, строивших историю культуры человечества. Опять со мною говорили великие умы и великие художники слова, и я уносился на крыльях их мысли и их фантазии далеко за пределы своей камеры…
Так шли дни… Наконец, в моей камере появилась жирная равнодушная физиономия «корпусного» — старшего надзирателя.
— Прочтите и распишитесь, — сказал он, протягивая мне бумажку. Содержание этой бумажки точно сфотографировалось в моей памяти:
Выписка
из постановление заседание Коллегии ОГПУ
от 20 сентября 1926 года
Слушали:
Дело No. 37545 гр. Солоневича, Бориса Лукьяновича, по обвинению его в преступлениях, предусмотренных в 61 статье Уголовного Кодекса.
Постановили:
Признать гр. Солоневича Б. Л. виновным в преступлениях по ст. 61 У. К. и заключить его в концентрационный лагерь на срок 5 (пять) лет. Выписка верна (подпись)
Печать (Коллегии ОГПУ).
Таков был финал моего очередного приключения. Пять лет каторжных работ…
Мысль забурлила пенистым водопадом, а сердце заныло… Пять лет молодой жизни скидывается со счетов… Да и каковы будут эти пять лет?..
Родные лица
Через несколько дней вызвали на этап. Куда — было неизвестно.
В громадную залу тюрьмы набили несколько сот заключенных, и начался обыск. Отбиралось все, что могло бы служить для побега — металлические ложки, булавки, карандаши, сахар, соль и табак (чтобы не бросили в глаза конвоиру).
Крики, суматоха, хаос… Вдруг возглас:
— Эй, кто тут Солоневич? Выходи.
Я вышел вперед.
— На свидание. Иди за мной.
Комната свидание — узкая, длинная, разгороженная двумя рядами стен, с небольшими окошками на уровне груди и с проволочной сеткой. От одного ряда окон до другого — около полутора метров. По этому коридору ходят надзиратели, следящие за тем, чтобы ничего не было переброшено или передано. В одном из окон — заключенный. В другом — пришедшие на свидание.
Когда я был приведен в эту комнату, свидание уже началось. Два десятка арестантов прильнуло к окошкам, стремясь, может быть, в последний раз запечатлеть в памяти черты лиц любимых и близких. Шум, крики, слезы и рыдание смешались в один непередаваемый вопль человеческого горя. Каждый стремится успеть в ограниченное 20 минутами свидание сообщить все, наболевшее на душе, передать все распоряжения, просьбы, мольбы, свою ласку и любовь…
Одно окошечко свободно. Я бросаюсь туда и сквозь двойную стенку решеток вижу лица брата и жены.
Минуты мелькают, как секунды…
— Кончай свидание! — раздается оклик надзирателя, и людей силой начинают отрывать от окошек, от родных лиц, от слов любви и последнего привета. Слова прощание сливаются в рыдающий гул… Последний взгляд…
Когда-то доведется увидеться всем нам, каторжникам, с любимыми людьми, оставшимися на воле?..
Парадоксы «me slave»
Опять «Черный Ворон». Поздно вечером нас привозят на Николаевский вокзал и поочередно, между санками из конвоиров, проводят в арестантские вагоны. Сбоку от конвоиров видна стена молчаливо стоящих людей. Это все — родные и друзья, с раннего утра толпившиеся у ворот тюрьмы и с трудом узнавшие, на каком вокзале будут «грузить этап».
Все они молчаливо теснятся за цепью часовых и с жадностью вглядываются в каждого арестанта, выходящего из «Ворона».
Вот выхожу оттуда и я со своей сумкой и под наведенными стволами винтовок шагаю к новой тюрьме на колесах.
Внезапно среди давящей тишины этого мрачного церемониала из толпы раздается звонкий и спокойный голос Ирины.
— До свиданья, Боб, до свиданья!..
Опять волна радостной благодарности заливает мое сердце. Я вглядываюсь в толпу и в первых ее рядах вижу брата и Ирину с каким-то свертком на руках. Как неизмеримо ценны эти последние взгляды и последние ободряющие слова!..
Я хочу ответить, но сбоку уже раздаются понукание чекистов и меня почти вталкивают в вагон. Я уже исчезаю в дверях, когда до меня доносится громкий голос брата:
— Cheer up, Bobby!
Маленькое купе. Две полки вверху, две внизу. В одной стене маленькое оконце с решеткой. Со стороны коридора купе закрывается решетчатой дверью. Мест — 4, а нас уже 9.
Вагон окружен шумом и суматохой последних распоряжений. В темноте не видно, кто мои спутники. Придавленные впечатлениями окружающего, мы обмениваемся односложными замечаниями или молчим. Через полчаса суматоха стихает. Видимо, все уже погружены. В купэ совсем темно, и только через окно в коридоре льется свет вокзальных фонарей.
Внезапно в коридоре звучат чьи-то тяжелые шаги, и хриплый начальнический голос возглашает:
— Эй, граждане, кто здеся моряк Солоневич?
Я торопливо отзываюсь.
У решетки вырастает высокая фигура конвоира. В руках у него белый сверток, который он как-то странно неуклюже несет обеими руками.
