Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
Но вот опять шаги… Уже и у меня, видавшего виды человека, замирает сердце и какой-то ком подкатывает к горлу, мешая дышать. Я неожиданно для себя самого замечаю, что пальцы рук как-то нервно вздрагивают и сжимаются, комкая накинутую сверху шинель.
Мой товарищ по камере весь дрожит мелкой нервной дрожью, и все силы его существа сосредоточены в слухе — не за ним ли идут эти люди?
Шаги уже под дверью. Они опять останавливаются, опять шум голосов, и вдруг — о, ужас! — ледяная струйка пробегает по телу: ручка двери звякает.
«Трак, трак», медленно, похоронным звоном щелкает ключ. Дверь остается запертой.
«Трак, трак», опять насмешливым дребезжащим клекотом хохочет ключ. За дверью слышен невнятный звук слов, отрывистый, грубый смех, и опять звук шагов замирает в отдалении.
Тело моего товарища дергается от истерических рыданий.
Еще мучительный час без сна, свинцом давящий на измученные нервы. И вот опять те же шаги. Так же медленно, так же торжественно звучат они в давящей тишине ночи. Все ближе… Уже у двери… Шум неторопливого разговора. Ключ опять сухо и звонко гремит о сталь замка, и на этот раз дверь медленно, дюйм за дюймом, открывается. За дверями, в коридоре стоят чекисты в полной форме с револьверами в руках…
Проходит несколько секунд томительного молчания, от которого то стучит, как молот, то замирает похолодевшее сердце. И потом вдруг дверь начинает так же медленно закрываться, и через минуту мы снова окружены давящей тишиной.
Но пытка еще не кончилась. И еще через час так же медленно звучат шаги, неторопливо открывается дверь, и в камеру входят трое чекистов с каменно суровыми лицами и с револьверами в руках. У переднего в руке листок бумаги.
Не обращая на меня внимания, они подходят к койке Гая, приподнимающегося в ужасе и дикими глазами смотрящего в непроницаемое лицо переднего чекиста.
Опять молчание. Опять нервы напрягаются, как стальные струны, и кажется, что вот-вот в сердце что-то лопнет и милосердная завеса мрака окутает весь ужас этих моментов.
Поединок глаз длится несколько секунд. Полусумасшедший от ужаса взгляд арестанта тонет в мрачных глубинах взгляда палача.
Но вот листок шевельнулся в руке. Старший опускает глаза вниз, словно читает там что-то, и опять пристально смотрит на свою жертву.
— Это вы, гражданин Гай? — зловеще-спокойно спрашивает бесстрастный голос.
— Я… я… Да… Это я… — срывающимся шепотом выдавливает Гай.
Выражение грубого лица чекиста не меняется, и его жестокие глаза в упор смотрят в лицо измученного человека. Он, видимо, наслаждается своей властью и старается продлить эти страшные мгновения.
Потом он внезапно поворачивается и молча уходит вместе со своими спутниками, оставив в камере раздавленного пыткой человека.
До утра нас больше не тревожили, но уснуть мы уже не могли. Днем Гай в отчаянии метался по камере, бился головой об стену и был, действительно, близок к сумасшествию. К вечеру его опять вызвали на допрос, и следователь сказал ему с издевательской усмешечкой:
— Простите, пожалуйста, что сегодня ночью вас н а п р а с н о потревожили. Вы сами понимаете — работы такая масса… Большую часть ваших товарищей пришлось расстрелять. Вас, к сожалению, не успели. Но уж сегодня ночью наверняка пригласим вас в подвал… а потом и дальше… Простите за беспокойство…
Гай был доведен почти до помешательства. Вернувшись в камеру, он упал на пол в истерическом припадке.
Я пытался вызвать врача, но надзиратель равнодушно заявил:
— По пустякам не вызываем…
А мой товарищ бился в рыданиях, боролся со мной, желая разбить себе голову о стену и в отчаянии кричал:
— Скорее расстреливайте… Я больше не могу! Не мучьте!..
Я силой уложил его на койку и держал до тех пор, пока он не ослабел и не задремал, изредка всхлипывая и вздрагивая.
Поздно ночью раздался звон ключей, и в дверях появились те же трое угрюмых чекистов. Старший из них сухо сказал:
— Выходите.
— Ку… куда? — растерянно и тупо спросил измученный Гай. — С вещами?
— А нам все равно. Плевать нам на ваши вещи… Да живей пошевеливайся, когда вам говорят! — резко и грубо крикнул чекист, и с дрожащими губами и бледным лицом Гай вышел в коридор. Дверь лязгнула, и я опять остался один.
Прошло не более часа, как бедняга вернулся, без сил растянулся на койке и простонал:
— Я подписал… Все, что они приказали… Все равно я не мог больше…
— Но вы хоть прочли, что подписывали?
— Нет, где там! В подвале все было… Там в углу мертвый лежал… Разве я мог понять что-либо?.. Все равно…
Опять шум раскрывающихся дверей и окрик.
— Собирайся с вещами…
— Куда? Я только что был…
— Не разговаривай. Собирай вещи!
В последний раз передо мною мелькнуло искаженное мукой лицо Гая, хлопнула дверь, и опять воцарилась прежняя тишина, словно и не проходила перед моими глазами трагедие человека и картина «чекистского следствия».
Боже мой! Неужели и к нашим скаутам, девушкам и юношам, на заре жизни, применят такие же способы психической пытки?
Днем в мою камеру вошел старший надзиратель и деловито спросил:
— Дать бумаги для заявление следователю?
Я сжал зубы и резко ответил:
— Нет, не нужно…
Весть «с того света»
Медленной цепочкой тянутся дни. Они складываются в недели, в месяцы. На упрощенном календаре, выцарапанном гвоздем на стене моей тюрьмы каким-то моим предшественником, я уже отметил 4-месячный юбилей моего одиночного заключения. После первого допроса меня никуда не вызывали, и я стал чувствовать себя заживо погребенным в каменных стенах и как-то даже перестал ждать новостей.
«Воля» ушла в область каких-то далеких светлых воспоминаний давно минувшего, и стало казаться, что я уже годами живу в этой клетке. Нервы устали ждать, я единственной моей радостью стал солнечный луч, днем проникавший в мою камеру через верхний уголок окна, закрытого извне щитом.
Для меня этот луч был задушевным другом, сердечным приветом из другого, свободного мира.
Хотя величина освещенной солнцем поверхности была не больше тарелки, я вытаскивал табурет на середину камеры и, сняв рубашку, устраивал «роскошную» солнечную ванну, стараясь поочередно прогреть все стороны своего тела. И когда скудное тепло солнечного луча сквозь грязные стекла все же нагревало кожу, мне чудился залитый солнцем чудесный крымский пляж под безоблачным южным небом. Закрыв глаза, я почти наяву видел, как сзади грозной стеной вздымаются дикие скалы, впереди с легким рокотом набегает морская волна, обрызгивая ноги мягкой пеной… А сверху льется и льется золотой поток солнца, и все тело жадно пьет его живительную силу…
