Эрвин Ставинский - Восемнадцатое мгновение весны. Подлинная история Штирлица
Затем началась планомерная чистка рядов сотрудников в Центральном аппарате. Аресты проводились по ночам.
Репрессии коснулись и Иностранного отдела. Около сорока оперативных работников были отозваны из заграничных резидентур в Центр. Часть из них оставили в Москве, другие сразу же бесследно исчезли.
…Звонок у двери раздался около четырех часов ночи, и Павел Корнель, мгновенно проснувшись, словно и не спал, вскочил с постели. «Наконец-то они пришли», – мелькнула в голове мысль.
Набросив халат, он быстро прошел к двери и, ничего не спрашивая, открыл ее. В коридоре стояли два человека, оба в кепках и казенных плащах без петлиц, чуть поодаль, сзади, с ноги на ногу переминался управдом, а за ним – сонный дворник.
– Где оружие? – негромко спросил, входя в прихожую, судя по возрасту, старший.
– Оружия у меня нет, еще не получил.
Старший кивнул сопровождающему. Тот быстро вошел в комнату и бегло ее осмотрел.
– Одевайтесь!
Павел не спеша начал одеваться. Сотрудники молча стояли у стола, понятые остались у двери.
– Вот ордер на обыск и арест, – объявил старший, когда Павел оделся. – Павел Иванович Корнель? Так, читайте и распишитесь!
Не глядя Корнель расписался и сел на стул. Люба, жена, в наспех наброшенном халате, зябко поеживаясь, стала за ним и положила руки на его плечи.
– Не волнуйся! Это какое-то недоразумение! Разберутся и отпустят! – как мог пытался он ее успокоить.
Начался обыск. Сотрудники быстро разбирали бумаги в шкафу, перебирали книги на полках. Документы складывали в кучу на столе, вещи небрежно бросали в угол комнаты.
Обыск произвели быстро. Потом младший вышел с Любой в переднюю, отобрал с вешалки зимние вещи Павла, бросил их в общую кучу в углу комнаты и спросил у старшего:
– В соседней комнате пожилая женщина. Ее подымать?
– Не надо, – буркнул старший. – А вы, – обратился он к Любе, – побыстрее вынесите отсюда свои вещи, сейчас мы опечатаем комнату.
Присев к столу, он быстро написал что-то на бумаге и протянул листок Павлу. Тот бегло прочитал: это была расписка на часы, портсигар, кольца и запонки. Понятые по-прежнему стояли у двери.
Люба быстро собрала свои вещи, впопыхах, растерянно стала набивать наволочку вещами для Павла, сунув вместе с бельем и что-то из еды. Потом тихо опустилась на стул рядом с ним и крепко взяла его за руку. Некоторое время все молчали.
Наконец обыск закончился. Все стали выходить в прихожую. В коридоре Павел приоткрыл дверь к матери: она уже одетая сидела на кровати и вопрошающе смотрела на сына. Он приветливо махнул ей рукой и закрыл дверь.
– Шевелитесь. Уже утро, – дернули сопровождающие его за руку.
Все спустились с крыльца и подошли к черной «эмке», за рулем которой в темноте смутно угадывался шофер. Павел повернулся к жене и тут не выдержал. Ее огромные глаза были полны слез. Тихо застонав, она бросилась к нему на грудь…
– Шевелись! – он почувствовал толчок в спину, сел на сиденье – и все. Машина, тихо урча остывшим мотором, неспешно двинулась со двора.
Потом, сидя в машине, сжатый по бокам двумя чекистами, Павел, как ни странно, почувствовал облегчение. Наконец-то все прояснится.
Они жили в новом доме, построенном для сотрудников, находившихся в длительной загранкомандировке. Вот уже месяц как каждую ночь к их дому стали подъезжать машины, и спустя некоторое время из подъезда выводили арестованных. Спать было невозможно: шум моторов и яркий свет от фар будили его с женой, а потом они стояли босые у окна и в щели между занавесями наблюдали, как выводят его товарищей по работе. Наутро управдом, став на табурет, черной краской вычеркивал из списка, висевшего у входа в подъезд, фамилии очередных арестантов.
Сначала из его пятого отдела исчезали малоизвестные ему люди, и вечером, разговаривая с Любой, он только сокрушенно разводил руками. Из Лондона Павла отозвали в феврале. На перроне вокзала их с Любой встретил Гурский, которого Павел знал еще по Берлину, где он работал в составе нелегальной резидентуры.
Павел сразу же заметил, что Гурский сильно постарел. Они обнялись.
Квартира Павла была занята одним из сотрудников их отдела. Пока он переберется в другое место, Корнелю предложили несколько дней пожить у Гурского.
Они все погрузились во встречавшую их машину и без приключений добрались к дому Гурского. Быстро устроились и сели все за стол. Павел наблюдал за Феликсом и не переставал удивляться: куда делась его жизнерадостная приветливость, живость, искрящаяся всегда в его голубых глазах, где быстрые порывистые жесты – Гурский стал каким-то напряженным, медлительным. И только прежней осталась лишь рыжая шевелюра, густая и жесткая.
Обед проходил в молчании. Павел ожидал, что Феликс начнет расспрашивать об общих знакомых. Но он молчал. Желая вызвать его на откровенный разговор, Павел сам начал расспрашивать о друзьях, но Феликс уклонялся от подробных ответов.
Речь зашла об Ильке, бывшем руководителе агентурной нелегальной сети в Германии. Тут Феликс неожиданно оживился:
– Я его видел на работе дня два назад, – начал рассказывать он. – Стоим в коридоре, разговариваем, пожали друг другу руки и разошлись. И представляешь! Не успел я зайти в свой кабинет, как вдруг заходит Слуцкий и говорит мне: «Я видел, что вы беседовали с Ильком. Запомните: это должно быть в последний раз!». Ты можешь себе представить Абрама Слуцкого, разговаривающего таким тоном! Я, конечно, возмутился: «На каком основании такой тон? Я все-таки начальник отделения!». Он быстро взглянул на меня и процедил сквозь зубы: «Я бы недорого дал за такого начальника, как вы, и за ваше отделение, которое завтра может быть уничтожено. Я просто разговариваю с вами и, надеюсь, вы меня правильно поняли!». Сверкнул глазами и ушел. Что ты об этом думаешь?
Павел уже начал догадываться, что об этом надо думать и что это значит для Илька. Оба они знали цену предупреждениям начальника Иностранного отдела.
– Может, у Слуцкого личная неприязнь к Ильку? Ты же знаешь, какой он несдержанный, резкий, – Павел все еще пытался найти какую-то зацепку, позволяющую надеяться.
Гурский саркастически рассмеялся, потом сказал:
– У Слуцкого было много времени и тысяча возможностей отомстить Ильку, если бы он этого захотел. Например, в его власти было перевести Илька на другую должность или загнать в какую-нибудь дыру, – Феликс опять усмехнулся. – Нет, сейчас у него другие причины так разговаривать об Ильке, и ты сам скоро это узнаешь или увидишь. И все поймешь!
Он откинулся в кресле и неожиданно мгновенно заснул. Через несколько минут в комнату вошла его жена, взглянула на спящего мужа и сказала буднично:
