Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы.На службе государевой – 4.
Расставания уже бывали, но впервые в жизни Василий Медведев ощутил неведомое ему до сих пор счастье обнять любимую женщину после нескольких месяцев разлуки.
— Неужели, наконец, ты вернулся? — спросила Ан-
ница.
— И думаю — надолго.
— Это замечательно, — сказала Анница и поцелова
ла его так, как, казалось, еще никогда не целовала…
Потом пришла пора печальных новостей.
— Мой дорогой, *— со слезами на глазах сказалаЛн-
ница, — я в отчаяний. Мало того, что погибла На
стенька, я очень боюсь за Филиппа…
— Он уже здесь?
— Да. Он вернулся две недели назад. Ты не можешь
себе представить, что тут было!
— Бедный Филипп. Как он это перенес?
— Он не перенес. Ты представляешь — он возвра
щается счастливый и прежде всего к нам — ведь мы
ближе всего от Москвы — с вот таким мешком драго
ценных камней и кричит: «Настенька, солнце мое, где
ты?»
— Кто ему сказал?
— Я не могла, — вытерла слезы Анница. — Отец Ме-
фодий.
— И что?
— Сперва Он не поверил. Он будто с ума сошел. Он
бросился бежать в Бартеневку. Он бежал по льду, спо
тыкался, скользил, падал и снова бежал, — ты же зна
ешь — кто его может остановить! Но Генрих побежал
следом… Генрих, он молодец… Он и сейчас с ним…
— Как это с ним? Ты же говорила, что Бартеневка
сожжена?
— Дотла.
Анница некоторое время молчала, потом сказала:
— Я боюсь, что у Филиппа от горя помутился рассу
док. Генрих приходил, рассказывал… Когда он увидел
на месте нашего родного дома пепелище, он… — Ан
ница прервала рассказ, вытерла слезы, взяла себя в ру-
ки^ и продолжала: — Ну, сначала он закричал страшно…
А потом развязал свой мешок… ну, с теми камнями, ко
торые он привез из своего похода… И начал, как му
жик, сеять их по пепелищу… Генрих рассказывал, он
сеял драгоценные Камни, как простое жито, и приго
варивал: «Господи, прости мне мои страшные грехи,
Господи, дай мне за них покаяние, Господи, ты нака
зал меня справедливо, но за что ее, невинную, Госпо
ди? Ведь она ни в чем, ни в чем не прегрешила…» Так
рассказывал Генрих, но он не мог понять, о чем Фи
липп говорит, и я не понимаю… Потом он один раз
приехал в Картымазовку, там его встретила Василиса
Петровна с близнецами и хотела ему показать его де
ток, но он безразлично отвернулся от них, пошел на
кладбище и лег на могилу Настеньки. Он пролежал
там до ночи и всех, кто пытался к нему подойти, люто
гнал… А ведь ты знаешь, какой он страшный, когда
свирепеет…
-^ Где он сейчас? — спросил Василий.
— После посещения могилы Настеньки он пришел
в нашу церковь. Отец Мефодий пытался с ним гово
рить, но безуспешно. Филипп всю ночь молился, по
том вдруг как бы весь притих. Я не знаю, может, он
дал обет молчания, но с тех пор он не сказал ни слова.
Его одежда износилась, сапоги порвались, и он боси
ком, как какой-то старец, пошел по льду через Угру в наше сгоревшее имение. Я ходила к нему. Он как будто не узнал меня, во всяком случае не захотел со мной говорить… Я в отчаянии, но отец Мефодий утешает меня и говорит, что молитва и Господь излечивают все раны.
— Я пойду к нему, — сказал Медведев.
— Федор Лукич уже ездил. Филипп ни с кем не го
ворит.
— И все же я попробую.
— Поезжай, милый, попробуй. Он тебя любит…
…Страшное зрелище представляла собой сожженная и разоренная Бартеневка.
Василий, переступая через заметенные снегом черно-белые руины, добрался до хозяйской усадьбы.
И тут что-то напомнило ему тот, казалось, уже та
кой далекий день, когда он впервые увидел имение Бе
резки: к разрушенному, сожженному дому приткну
лось маленькое странное строение, из которого вился
голубоватый дымок. '
Из этой пристройки выполз, хлопая себя по бокам, лив Генрих Второй и радостно воскликнул:
— Господи! Слава Тебе! Вернулся, Василий Иваныч?
Надеюсь — надолго?
— Боюсь, навсегда, — ответил Медведев. — Как вы
тут? Где Филипп?
— Ой, не спрашивайте! Непрерывно истязает дух
свой и плоть… Пойдемте провожу…
Он провел Василия внутрь полусожженных стен бывшей усадьбы, и Василий застыл, увидев Филиппа.
Великан, босой и в лохмотьях, лежал на черных, обгорелых досках в углу бывшей горницы, подтянув колени к подбородку, и что-то бормотал.
— Филипп! — позвал Василий.
Филипп повернул к нему голову, глянул пустыми, невидящими, неузнавающими глазами и отвернулся, продолжая бормотать молитвы.
Василий постоял немного, слушая его бормотание, вздохнул и вышел из развалин.
Генрих в опорках ковырял палкой в снегу.
— Господи, какое несчастье, — сказал он горестно
Василию. — Такое неслыханное богатство разбросать
по пепелищу, — дрожащими от холода руками он
развернул грязную тряпку и показал Медведеву гор
сточку драгоценных камней. — А ведь это одна сотая
часть того, что он раскидал вокруг… Ну ничего, при
дет весна… снег, сойдет… я все найду… Я все найду, вы
не думайте… Нет, Василий Иванович, дом-то отстро
ить надо, так же он долго не протянет, верно? Ниче
го, пусть пока потоскует и отойдет, а жить-то все рав
но надо…
— А зачем? — вдруг неожиданно для самого себя
спросил Медведев;
— Что «зачем»? — удивился Генрих.
— Жить зачем? .
— Шутить изволите… Нехорошо, Василий Ивано
вич, когда несчастье такое..- Вам, может, и не понять,
а мне кормилица в нашей ливской деревне еще в дет
стве говорила, когда меня ругали за украденный пря-
ник: «Живи, Генрих, полной жизнью, пока живется, —
второго раза не будет!»
Медведев помолчал, задумавшись.
— А что, может, она и права была, твоя кормили
ца, — сказал он.
Потом он вернулся домой и очень крепко обнял свою жену…
..День шестого января 1581 года был особенно холодным, и даже в теплых лиманах Дона порошил снег, и все покрылось белью.
Хан Ахмат отпустил большинство своих воинов на вольницу, а сам остановился лагерем в любимом и хорошо известном ему месте, где была добрая соколиная охота и где сердце могло успокоиться после всех трудов минувшего года.
Сафат прощался с ханом.
— Мое посольство пришло к концу, — вкрадчиво
говорил он, и старый хан слушал его, улыбаясь и ки
вая головой.
— Ты был лучшим послом, которого я когда-либо
принимал, — сказал Ахмат, — но все же в шахматы я
