Анри Труайя - Гюстав Флобер
Еще более тяжело, чем в Руане, он переживает присутствие немцев в Париже. «Это конец. Мы сгораем от стыда, но не притерпелись к нему, – пишет он принцессе Матильде. – Все утро я смотрел на остроконечные каски пруссаков, сияющие на солнце на Елисейских Полях, и слышал их отвратительную музыку, звучавшую под сводами Триумфальной арки! Солдат, который покоится в Соборе Инвалидов, должно быть, перевернулся от негодования в своей могиле».[488] Добравшись до Брюсселя, он устраивается в отеле «Бельвю» и с облегчением вздыхает, встретившись с принцессой Матильдой, которая укрылась в Бельгии. Однако 18 марта Париж потрясен внезапным мятежом. Возмущенная и разгневанная толпа жителей – в их числе женщины и дети – пытается помешать регулярному войску захватить пушки Национальной гвардии. Восстание набирает силу. Тьер приказывает министрам, чиновникам и армии переехать из Парижа в Версаль. Центральный комитет Национальной гвардии занимает места в правительстве и провозглашает в Париже революционную власть. «Я очень сожалею, что уехал, – пишет Флобер Каролине. – Вернуться сегодня в Париж невозможно, на французской границе к вам придирается республиканская власть. Значит, я отплываю завтра в Остенде, а оттуда в Лондон и затем рассчитываю перебраться домой через Нью-Гавен».[489]
Сделав крюк через Англию, что позволило ему увидеться с Жюльеттой Эрбер, Флобер приезжает в Невиль близ Дьеппа, где встречается с матерью и племянницей. События в Париже, охваченном яростью черни, возмущают его: «Эти несчастные переместили ненависть! О пруссаках уже не думают. Еще немного – и их начнут любить! Не миновать нам позора».[490] И еще: «Парижская Коммуна возвращает нас в полном смысле слова к Средневековью. Это очевидно… Многие консерваторы, которые из любви к порядку хотели бы сохранить Республику, жалеют о Бадинге и в душе призывают пруссаков… Мне кажется, мы никогда не были столь низменны».[491] В том же письме он сообщает Жорж Санд, что собирается оставить мать и племянницу в Невиле, где они будут в безопасности, и вернуться в Круассе: «Это жестоко, но необходимо. Попробую снова приняться за моего бедного „Святого Антония“ и забыть Францию».
Первая его забота по возвращении в свой дом в Круассе, который освободился наконец от оккупантов, – приведение в порядок усадьбы. Он с облегчением вздыхает, видя, что рабочий кабинет в целости и сохранности, что пруссаки унесли лишь незначительные, не имеющие ценности предметы: несессер, коробку, набор трубок… Мало-помалу его окутывает тепло домашнего очага. Он с наслаждением погружается в привычное чтение, пишет и мечтает среди мебели, безделушек, которые были рядом с ним всю жизнь. «Вопреки ожиданию, мне очень хорошо в Круассе, я не думаю больше о пруссаках, точно их и не было, – пишет он Каролине. – Я с радостью вошел в свой старый кабинет и занялся своими маленькими делами. Перебрали мои матрацы, я сплю как сурок. В субботу вечером принялся за работу… Сад скоро станет так хорош! Распускаются почки, всюду первоцветы. Какой покой! Я опьянен!»[492] В памяти всплывают давние воспоминания: Буйе приезжает по воскресеньям с тетрадкой под мышкой; по газонам перед домом в белом фартучке бегает Каролина… Он умиляется, думая о прошлом. И вдруг вспыхивает от гнева. Безумства Коммуны вызывают резкий протест. Однако он рад тому, что правительство не спешит принимать меры против восставших, дерзость которых не имеет границ. «Что за ретрограды! – пишет он Жорж Санд. – Что за дикари! Как они походят на приверженцев Лиги и майотенов![493]
Бедная Франция, которая никогда не выйдет из Средневековья, которая еще держится готического понятия о коммуне».[494] И вновь ей же: «Я ненавижу демократию (такую, какой ее, по крайней мере, мыслят во Франции), то есть превознесение милосердия в ущерб справедливости, отрицание права, – словом, антиобщественную. Коммуна реабилитирует убийц, как Иисус простил разбойника, и грабит особняки богачей… Единственная благоразумная вещь (всегда говорю об этом) – правительство из интеллигентской верхушки… Народ – это вечный труженик и будет всегда (в социальной иерархии) в последних рядах, поскольку он – большинство, масса, беспредельность… Наше спасение теперь – легитимная аристократия, я разумею под этим не численное, а иное большинство… У Парижа эпилептический припадок. Это результат прилива крови, вызванного осадой».[495]
Несмотря на отрицательное отношение ко всеобщему избирательному праву, он 30 апреля идет пешком в Бапом, чтобы «опустить свой бюллетень для голосования». Он жалеет Жорж Санд, потрясенную парижскими событиями, которая написала ему письмо, полное отчаяния. «Она видит, что ее старый кумир – ничто, ее республиканская вера, кажется, окончательно растаяла»,[496] – пишет он принцессе Матильде.
Когда версальские войска начинают окружать Париж, госпожа Флобер возвращается в Круассе. Флобер озабочен ее усталостью и умственным расстройством. «Единственное мое развлечение: время от времени смотрю, как строем мимо моих окон проходят господа пруссаки, а единственное занятие – мой „Святой Антоний“, над которым я неустанно тружусь, – пишет он там же. – Это странное произведение позволяет мне забыть о парижских ужасах. Когда мы считаем, что мир слишком плох, нужно найти спасение в другом». Он узнает о смерти Мориса Шлезингера и на мгновение представляет себе, что его дорогая Элиза, вдохновительница «Воспитания чувств», возвратится с сыном жить во Францию. Но у нее другие планы. Он удручен: «Я надеялся, что конец моей жизни пройдет недалеко от вас. Что касается встречи с вами в Германии, то это та страна, куда я по собственному желанию ноги никогда не поставлю. Я настолько насмотрелся в этом году на немцев, что и видеть их не хочу и не допускаю, что уважающий себя француз может хоть мгновение находиться рядом с кем-либо из этих господ, как бы милы они ни были. У них наши часы, наши деньги и наши земли: пусть оставят их себе, но слышать о них не хочу!.. О! Как я настрадался в течение десяти месяцев, ужасно – настрадался до безумия. Я был готов убить себя! Тем не менее я принялся за работу; пытаюсь опьянять себя чернилами, как другие – водкой, чтобы забыть всеобщее несчастье и свои собственные печали».[497]
В это время через плохо защищенный район Сен-Клу в Париж вступают регулярные войска. Улицы тотчас ощетиниваются баррикадами, коммунары поджигают общественные здания, чтобы задержать продвижение версальцев. Без предупреждения стреляют с одной и с другой стороны. Но в конце недели восставшие уступают. Последние сражения проходят в предместье Тампль. На всех окнах теперь развеваются трехцветные флаги. Репрессии ужасны. Депортация, расправы. Флобер в отчаянии. Эта нелепая братоубийственная война окончательно подорвала его дух. Как только восстанавливаются связи со столицей, он едет в Париж, чтобы увидеть его потери, встретиться кое с кем из друзей и порыться в библиотеках.
