Вера Лещенко - Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго
Сколько раз слушала это танго, но вот так пронзительно «хрустальную печаль» ни разу не ощущала. Как обостряют чувства разлука и трудности! В ту минуту мне так хотелось, чтобы ты был рядом! Дорогой мой, где ты сейчас? Сердце подсказывает только одно – жив. Полковник из советского консульства, который обещал мне лесоповал, не ошибся. Я на лесоповале, но не с топориком, а с аккордеоном, тобой подаренным. И в каждом концерте здесь звучат твои песни. Как я хочу, чтобы ты напомнил полковнику о его обещании дать тебе разрешение на возвращение домой, пока я «лесок валить» буду.
Был день осенний, и листья грустно опадали…
А мне нужно было возвращаться и снова привыкать к грохоту сапог конвоя рядом и к «печали хрустальной».
В один из летних дней 1954 года мы репетировали сценку из «Наталки-полтавки». Я по сценарию дубасила палкой влюбленного поклонника. Вдруг дежурный вызывает к телефону: «Вас Родионов требует!» И я услышала голос начальника:
– Поздравляю вас с освобождением. Отныне вы равноправный гражданин!
– Не знаю даже, что сказать…
– А ничего не говорите. Готовьтесь к возвращению домой.
Больше я Родионова не видела. Пару дней ушло на формальности: подписывала бумаги, получала личные вещи. Очень обрадовались мои девчонки, ведь в нашем бараке у меня был самый большой срок, а уходила я первой:
– Мои родные, скоро и вы одна за другой пойдете домой. У меня легкая рука. Берегите себя!
Мне выдали билет до Одессы, денег на карманные расходы, вручили справку об освобождении. «Заключенную Белоусову-Лещенко освободить со снятием судимости с выездом в Одессу 12 июля 1954 года» – такое предписание со ссылкой на постановление Пленума Верховного Суда СССР я получила и отправилась согласно ему.
Уходила я за территорию лагеря со смешанным чувством страха и радости. Больше было страха. Я боялась плохих новостей, не знала, как меня встретят там, за лагерными воротами. Очень хотела повидать Родионова, единственного хорошего человека, которого я повстречала в лагерной системе. Только бы не пострадал он за свою человечность. В зоне Родионова не было, мне дали его домашний адрес. Нашла его домик с палисадником. На веранде какая-то женщина колдовала у керогаза над вишневым вареньем. Очень была любезна:
– К сожалению, Сергея Сергеевича нет дома.
– Пожалуйста, передайте, что заходила Вера Лещенко. Я Сергею Сергеевичу очень благодарна за помощь мне и всем несчастным, кто попал не по своей воле в лагерь. Храни, Господи, ваш дом!
– Я передам, и вас пусть судьба хранит.
Пусть и меня хранит! Ведь моя судьба – ТЫ!
Не полюбить мне в жизни больше никого
Поезд шел через Москву. Я впервые была в нашей столице. На Красную площадь не пошла, да и потом за все годы, что жила здесь, только один раз мимо пробежала. Жизнь научила: подальше от власти – спокойнее спишь. Даже когда закладывали звезду на площади в твою честь, попросила на торжество поехать знакомую журналистку, своего самого близкого друга. Я с ней доехала до цветочного рынка, сама выбрала белые розы. До сегодняшнего дня это единственные цветы, которые я смогла положить к символическому памятнику тебе, заложенному на такой любимой тобой родной земле. Ближе к полуночи подруга привезла мне сертификат, в котором была засвидетельствована закладка звезды. Я читала сертификат и понимала, что теперь твоя фамилия вышла из тени забвения.
В Москве я первым делом отправилась к маминой сестре тете Дусе, а от нее – по адресу, который дал мне Андрианов. Самого не застала, зато познакомилась с его мамой, попросила передать Володе, что освободилась и еду домой.
А дальше была Одесса. Встречали меня шумно, горячо. Были родственники, друзья, подруги, соседи и просто знакомые. Объятия, добрые слова. Поехали домой – там уже стол был накрыт. С Людочкой Бетой проболтали до утра. И все же я ощущала настороженность и недоговоренность, которые витали в воздухе. Страх и настороженность возникали, стоило мне назвать твое имя. Мне же нужна была помощь, мне лишь хотелось говорить о тебе, услышать хотя бы подсказку, что делать, куда идти, через кого получить информацию о тебе. Хотя бы узнать, жив ли ты. Где находишься? Что с тобой? Но разговора о тебе не получалось даже с Людочкой. Стоило произнести твое имя, и сразу возникала стена. Потепление в стране началось, но страх оставался.
В 1980-е уже стали писать о тебе, тиражировать пластинки с твоими записями, проводить вечера памяти. На один такой вечер в Одессе пригласили меня, а я попросила одного знакомого мне человека, знавшего тебя, пойти со мной на эту встречу. Жена его прямо заявила мне, что муж – член партии и не надо его компрометировать. Я вспоминаю об этом без осуждения – каждый защищает свой мир.
Сожалею, но я должна была узнать и такую Одессу. Счастливые воспоминания сменились горькими. Одесса, ее запахи, звуки больнее всего напоминали о тебе. Воспоминания о счастливых днях, проведенных рядом с тобой, спасали в тюрьме и на зоне, а здесь каждая мелочь отдавалась болью. Я гнала от себя дурную мысль, но она была очень назойлива, не отпускала: тебя уже нет в живых. Я писала письма Вале, Алфимову, на квартиру на Каля Машилор, но не получила ни одного ответа. Два года спустя я узнала, что тебя не стало именно в те дни моего возвращения в Одессу.
В тот послелагерный июль важно было не поддаться хандре, надо было в первую очередь решить вопрос с работой. В Одессе устроиться не удалось, да я и не очень старалась. Меня разыскал артист оперетты Климов: предложил заключить договор и поехать с его трио на гастроли… в Сибирь. Ну, на Севере я была, почему бы и нет? Как ты пел на одесском концерте в «Чубчике»: «Сибирь ведь будет вольная земля!» Надо ехать.
Новосибирск, Иркутск, Кемерово и другие сибирские города, большие и малые, все уголки в тех краях проехала с концертами. В те дни проявился Андрианов, оказалось, что сидит в родной Москве без работы, без прописки. Климов его привлек как моего аккомпаниатора. Вместе мы отработали около года. Подзаработали, я маме смогла помочь, а дальше отправилась с Андриановым в Москву. О замужестве и каких-то близких отношениях и речи не было, но мне было комфортно с Володей. Клеймо прошлого одинаково мешало обоим, потому и понимание общих проблем было.
В Москве мы обратились во Всесоюзное концертно-гастрольное объединение (ВКГО). До прослушивания допустили только меня, но выставили одно условие: оформиться куда-нибудь на работу, с «улицы» не слушали. Я устроилась солисткой в Брянскую филармонию. После прослушивания мне предложили место вокалистки в программе «Невероятно, но факт». Это была первая послевоенная эстрадная программа-спектакль, подготовленная ВГКО – не обычный сборный концерт, а мюзикл, режиссером которого был Борис Сичкин. Нашей основной концертной площадкой был сад им. Баумана. На афишах было три главных имени: Борис Сичкин, Евгений Кравинский и Вера Лещенко. Позже Борис Сичкин снялся в «Неуловимых мстителях» и стал известен и любим как Буба Касторский.
