Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙII
7/19 октября 1895. Суббота.
Илья Яци сдал Церковь в Хацивоодзи Варнаве Симидзу и пришел сюда по пути в Хацивоодзи и Санбонги. Говорит, что на богослужение в Хацивоодзи, когда он впервые пришел туда, являлось не более трех человек — так Стефан Тадзима опустил Церковь! Ныне собираются больше двадцати, есть новые слушатели — люди очень надежные. Сам Яци, несмотря на краткое свое служение в Хацивоодзи, успел привязаться к тамошним христианам, так что с большим сожалением расстался с ними, хоть и просился сам же в Хацинохе, и надеется со временем опять поселиться катихизатором в Хацивоодзи. Из всех объяснений его видно, что он человек очень добрый и привязчивый, только не крепкий волею.
Продолжаю о Семинарии. Главный наш элемент в Семинарии, если и расширить ее, будет тот же, что и ныне: довольно плохой народ, самая заурядная посредственность и ниже ее; но все же из этих людей — те, которые дотаскиваются до окончания семилетнего курса, делаются порядочными служителями Церкви; замечательных людей они из себя еще не выделили, но, смотря на них, мне, тем не менее, иногда приходит мысль о «худородных, буиих и немощных» Апостола Павла. Итак, поступающие к нам юнцы без развлечения, прямо и неуклонно влекутся к цели заведения — воспитанию служащих Церкви, и лучшие из них этой цели не минуют.
Будет ли так, когда в Семинарию войдут и язычники, наметившие себе разные жизненные пути, но не церковные? Не мечтать ли, что наши воспитанники будут влиять на них и перетягивать на свой путь? Нет; за такую мечту я уже поплатился когда–то, платя года два по двадцать пять ен в месяц учителю–христианину, заведшему китайскую школу именно с тем, чтобы лучших учеников перемечивать в христианство для воспитания из них проповедников; не только лучших, но и ни одного не добыл он, ибо учившиеся у него учились китайскому языку (кангаку) и знать ничего не хотели больше. Напротив, влияния обратного нужно опасаться; и оно, несомненно, будет, ибо за спиною у мирских воспитанников будет стоять целый светский мир с бесчисленными служебными путями, один другого выгоднее и заманчивее, а у наших бедных питомцев что? Восемь–двенадцать ен жалованья в месяц и какое–то неясное для японца дело. Возвышенность, идеальность этого дела многих ли завлечет? Самородки для этого нужны; но их еще пока нет. Простых же наших воспитанников с мало–мальскими порядочными способностями будут похищать у нас; и мы будем догадываться об этом только тогда, когда они похищены, ибо медленной, долбящей, как капля камень, работы отвлечения, производимой ежедневною товарищескую беседою, мы не можем ни видеть, ни предупредить. И теперь бывают случаи с поступившими в Семинарию воспитанниками, что чуть только обнаружил незаурядные способности — глядь, его уж нет у нас, а торчит в каком–нибудь морском заведении — это, значит, родные спохватились — может–де впоследствии быть более выгодною дойною коровою? Итак, открыть двери Семинарии для язычников — значило бы поставить наших церковных воспитанников среди двух батарей: с одной — порченые будут обдавать картечью дрянных поступков и слов, с другой — непорченые палить бездымным и бесшумным порохом ласк, зазываний и отвлечений. Благоразумно ль с нашей стороны употребить такую тактику, самим врага звать и принять в свою крепость? Ныне пусть в Японии переменится ветер; теперь он совсем неблагоприятен для дела, о котором я думал; пусть пойдет на прилив — теперь еще отлив. Авось настанет и такое время, когда язычники станут сами стучаться в нашу дверь; тогда будет время для других мыслей и планов. А теперь — идти скромно тем путем, которым, видимо, Господь указывает нам…
Краткий миссийский дневник.
Продолжение
С 8/20 октября 1895 года
Епископ Николай
Токио. Япония
8/20 октября 1895. Воскресенье.
За литургией, кроме христиан, было особенно много язычников. Я служил не без труда, ибо горло все еще болит. Проповедь с большим одушевлением говорил Петр Исикава, редактор Православного Вестника. С часу было отпевание одного холерного; вместо гроба стоял маленький ящик с пеплом покойника, ибо холерных сжигают тотчас по смерти. Много язычников, родных и знакомых, было на отпевании.
Завтра будет другое отпеванье: умер Ясуке, в крещении Александр, служивший в Миссии лет двадцать дворником.
Около Миссии всегда стоит полицейский; а о. Сергий Глебов говорит, что стоят, кроме того, полицейские на всех подъемах, ведущих в Миссию; шестнадцать полицейских будто бы отряжено для охраненья Миссии, чего я не мог проверить, ибо только что услышал от о. Сергия, пришедшего с сим известием из Посольства. Едва ли это верно, но что Миссия тщательно оберегается в последнее время, это видно из окон ее. Что сие значит? О. Сергий говорит, что это — со времени катастрофы в Корее, — убийства Королевы — будто бы чисто японского дела. Но какая же связь? Трудно понять, хотя и из Посольства сей говор. Не открыла ли полиция заговор на взрыв Собора динамитом? Ни от кого я не слышал сего предположения, но оно не фантастично: динамитом японские ультрапатриоты давно уже владеют, им оторвали ногу у Оокума, способнейшего из своих государственных людей, или в последнее время собирались подорвать одно губернское правление. Но Миссию, несомненно, хранит Ангел Божий, и не боимся мы никаких злоумышлений!
9/21 октября 1895. Понедельник.
Из Неморо — длиннейшие описания недавнего тамошнего большого пожара. Из молитвенного дома иконы и все церковные вещи спасены. И это почти при всех пожарах: христиане прежде всего стараются спасти церковное имущество, что очень отрадно. Моисей Минато отправился на Сикотан прожить до весны с тамошними христианами курильцами для наставления их в вере. Это — обломок от величественного церковного здания знаменитого Иннокентия Камчатского. Какие они прекрасные христиане были! Но ныне уже наросло молодое поколение, которому не лишни и наши бедные наставления.
10/22 октября 1895. Вторник.
Изумило письмо Игнатия Мацумото из Уцуномия: описывает церковный дом, как грязнейшее место: спереди — курятник и свалка всякого хлама, сзади — конюшня с вонью и денно–нощным грохотом и возней; днем ни молиться, ни говорить поучения нельзя, ночью спать невозможно; к довершению — внутри дом с изодранными щитами и ширмами (сёодзи и фусуми). А плата за дом очень дорогая. Лошади принадлежат Якову Нагасава, главному тамошнему христианину, богачу, и ни у кого нет смелости потребовать, чтобы он убрал их с церковного места, тем более что за наем сего места и дома платит Миссия, а не он. О. Тит, поместившись с своим неопрятным семейством в церковном доме, прибавил к его загрязнению. Мацумото хочет бежать от всей этой грязи и неурядицы и просит перевести его куда–нибудь в другую Церковь. Христиане к тому же ссорятся между собою, разделившись на две партии — Варнавы Симидзу, бывшего катихизатора, и о. Тита. — Отвечено, чтобы потерпел и постарался вместе с о. Титом исправить расстроенное. Пишет еще Мацумото, что, убирая помещение, где жил Симадзу, нашел разбросанными письма к нему Елены Ямада, молодой учительницы женской школы. Знал я, что Симидзу переписывается с нею — сам он сказал, и не запретил, а побуждал его скорее жениться, находя эту пару очень приличною, не думал я, что Симидзу окажется таким легкомысленным. Призвана Анна Кванно, и внушено сей сделать должное наставление Елене Ямада.
