Геннадий Прашкевич - Жюль Верн
К сожалению, Дик Сэнд — это не Мишель Верн (1892—1980).
Юный Мишель ничем не походил на своего знаменитого отца.
Он разговаривал шумно, жестикулировал бурно. В семье с детства потакали всем его капризам. Он мог при гостях сбросить салатницу со стола, разбить дорогую вазу, если ему что-то не нравилось. Названые сестры не любили Мишеля за наглость и вранье. Онорина была в ужасе от вульгарных привычек Мишеля, почерпнутых неизвестно от кого. Пансионат в Абвиле всеми силами старался отделаться от своего ученика — он там только и был занят тем, что врал, дрался, сколачивал дурные компании.
Конечно, Жюль Верн сам был виноват во многом. Он должен был понимать, как нелегко расти детям известных отцов, достаточно вспомнить печальную историю младшей дочери мэтра Виктора Гюго — Адели, которая так же чуть ли не с детства вела беспорядочный образ жизни и в итоге оказалась в доме умалишенных.
«Невыносимое тщеславие Мишеля остается для меня неразрешимой загадкой, — в отчаянии писал Жюль Верн своему другу-издателю. — Он вообще не интересуется ничем полезным и здравым. Я с ужасом наблюдаю у сына признаки преждевременной извращенности…»
32
Опытный моряк Поль предложил отправить Мишеля в Индию.
На корабле, сказал он, не покапризничаешь, там быстро вправят мозги.
У Дика Сэнда, пятнадцатилетнего капитана, детство ведь тоже складывалось непросто. «Его воспитывали за счет общественной благотворительности. Сначала поместили в приют для подкидышей, каких много в Америке. В четыре года стали учить чтению, письму и счету в одной из тех школ штата Нью-Йорка, что содержатся на пожертвования великодушных благотворителей. Но уже в восемь лет Дика пристроили юнгой на судно, совершавшее рейсы в южные страны; к морю у мальчика было врожденное влечение…»
Жюль Верн принял совет брата.
Когда-то он сам мечтал убежать в Индию, чтобы стать морским волком, — неужели такое далекое и нелегкое путешествие не исправит строптивца?
Но Мишель не проявлял никакого видимого желания повидать мир. Ничего он не хотел, кроме самых вульгарных и примитивных развлечений. Впрочем, и противиться отцу не стал. Возможно, ему самому уже надоели пьяная амьенская жизнь, бурные и непристойные похождения с местными артистками. На вопрос обрадованного отца, что бы он хотел получать от него в дороге, Мишель, не моргнув, заявил с подозрительным смирением: «Твои книги».
33
Судно вышло из Нанта 4 февраля.
Конечно, Мишель питается за столом капитана.
У него своя каюта, его везде встречают как сына великого человека.
На острове Маврикий местный плантатор закатывает в честь Мишеля банкет на 200 персон. В Калькутте Мишель изумляет индусов, сойдя на берег в черном сюртуке и высоком черном цилиндре. При этом с совершенно непонятной и изощренной жестокостью Мишель посылает с дороги отцу подробные письма о своих проделках. И это еще полбеды. Читая книги отца, он не забывает их комментировать. Твое восхищение морями и океанами сильно преувеличено, пишет он отцу. Все эти твои красивые фразы о волшебстве морей и океанов — полнейшая чепуха. Ужас бездн, величие водных пространств, большие таинственные глубины — пустые фразы. «Я занимаюсь серфингом, и мне в голову не приходит любоваться твоим хваленым морем. Спокойное, оно меня раздражает, а бурное — пугает. Никакого волшебства! Вода она и есть вода, тем более соленая…»
А вот юный Дик Сэнд искренне радуется путешествию на борту «Пилигрима».
В Окленде на борт китобойного судна поднялись жена судовладельца — миссис Уэлдон с маленьким сыном Джеком и негритянкой кормилицей Нан, а с ними кузен Бенедикт — еще один жюль-верновский чудак, помешанный на различных насекомых.
«С жестяной коробкой на боку, с сеткой в руке, с большой лупой, висевшей на груди, кузен Бенедикт обычно рыскал по лесным чащам, забирался в самую высокую траву в поисках прямокрылых, сетчатокрылых и прочих "крылых", рискуя при этом попасть на ядовитый зуб какой-нибудь змее…»
Мрачный кок «Пилигрима» по имени Негоро ни с того ни с сего проявил вдруг необычный интерес к снятым с гибнущего судна неграм — Тому, Остину, Бату, Актеону, Геркулесу и к их собаке Динго. Собака, кажется, тоже узнала кока…
Конечно, прочитав рукопись, Этцель незамедлительно завел свою мантру.
Пусть жертвы описанного Жюлем Верном кораблекрушения окажутся несчастными рабами… Пусть их найдут прикованными цепями… Пусть в душном трюме они умирают от голода и жажды… Пусть с несчастного корабля сбегут даже крысы…
Но Жюль Верн и в этот раз не уступил.
Он полагал, что с рабовладельцами давно покончено.
Как это покончено? — возражал Этцель. Ни одна страна мира не может, к сожалению, заблокировать все океаны и моря, чтобы спасти черных рабов, насильно вывозимых из Анголы и Мозамбика!
Если это и так, отбивается Жюль Верн, то ненадолго.
Ладно, уступает Этцель, не желая ссориться с писателем, но тогда пусть этот ваш дерзкий мальчик будет похож на Гавроша (роман Виктора Гюго «Отверженные» пользовался в те годы невероятной популярностью. — Г. П.). Но Жюль Верн и с этим не согласился. Парижский гамен — это лентяй, хулиган, бездельник, а вот настоящий американский мальчишка… «Дик Сэнд может стать капитаном!»
Конечно, за словами Жюля Верна пряталась неизбывная тоска писателя по сыну, тайная, уже даже не высказываемая вслух надежда на то, что путешествие в Индию пойдет Мишелю на пользу…
34
Охотясь на кита, погибает весь экипаж «Пилигрима».
И тогда, наконец, приходит час пятнадцатилетнего Дика Сэнда.
«Он ведь не какой-нибудь там бездельник, он сумеет стать капитаном».
И, скорее всего, юный Дик Сэнд довел бы «Пилигрим» до берегов Южной Америки, если бы не подлый черный кок Негоро. Это он подложил железный брусок под компас, предварительно разбив все запасные. В итоге вместо долгожданной Южной Америки команда Дика Сэнда оказывается в Африке.
Странно, но кузен Бенедикт не проявляет профессиональной прозорливости. Некоторые (африканские) растения вроде сбивают его с толку, но кок Негоро убеждает его, что такие в изобилии водятся и в Южной Америке.
«Но почему отсутствуют каучуковые деревья? — изумляется кузен Бенедикт. — Ведь Ficus prinoides, Castillia elastica, Cecropia peitata, Cillophora utilis, Cameraria latifolia и в особенности Siphonia elastica растут во всех южноамериканских лесах!»
Нет ответа.
Впрочем, скоро становится понятно, что невольные путешественники оказались все-таки именно в Западной Африке, причем в самом страшном ее месте, в центре работорговли. «Нет, Гэррис, случайной была только наша с тобой встреча: твои торговые дела привели тебя как раз в то место побережья, где потерпел крушение "Пилигрим", — со смехом рассказывал черный кок своему давнему приятелю, работорговцу. — Перемена же курса судна и его появление у берегов Анголы — дело моих рук! Твой "юный друг" — сущий младенец в мореходстве: он умел определять место своего корабля в открытом море только при посредстве лага и компаса. И вот в один прекрасный день лаг пошел ко дну. А в другую не менее прекрасную ночь я подложил под нактоуз железный брусок и тем отклонил стрелку компаса. "Пилигрим", подхваченный сильной бурей, сбился с курса… Дик Сэнд не мог понять, почему так затянулся наш переход. Впрочем, на его месте стал бы в тупик самый опытный моряк. Мальчик и не подозревал, что мы обогнули мыс Горн, но я, Гэррис, я видел его в тумане. Вскоре после этого я убрал железный брусок, и стрелка компаса приняла нормальное положение. Судно, гонимое сильнейшим ураганом, стремглав понеслось на северо-восток и разбилось у африканского берега, как раз в тех местах, куда я хотел попасть».
