Рышард Капущинский - Император. Шахиншах (сборник)
Махмуд однако решил отвлечься от приземленных проблем и воспарить в край грез и волнений. Он разыскал приятеля, о котором знал, что тот сделался известным поэтом. Хасан Ревани принял его в роскошной современной вилле. Они сидели в старательно ухоженном саду подле бассейна (уже наступило знойное лето) и потягивали из запотевших бокалов джин с тоником. Хасан сетовал на то, что ощущает усталость, ибо только вчера вернулся из поездки в Монреаль, Чикаго, Париж, Женеву, Афины. Он ездил с циклом лекций о Великой Цивилизации, о Революции Шаха и Народа. Неприятное занятие, признался он, поскольку на него нападали крикливые диссиденты, которым мешали ему говорить и не скупились на брань. Хасан продемонстрировал Махмуду новый томик своих стихов, которые посвятил шаху. Первое стихотворение называлось «Куда он ни взглянет, повсюду цветы зацветают». Если, утверждалось в этих виршах, шах куда-то обратит свой взор, там тотчас вырастет гвоздика либо тюльпан.
Там же, где взор он остановит надолго,
Розы цвести принимаются вдруг.
Другое стихотворение озаглавлено было так: «Где остановится он, бить начинает родник». В нем автор заверял, что всюду, где только ни ступит нога монарха, тотчас начинает журчать кристально чистый родник.
А если шах остановится и подождет,
То не родник бить начнет, но река потечет…
Стихи исполняли по радио, на торжественных вечерах. Сам монарх отозвался весьма лестно о них, а Фонд Пехлеви представил Хасану стипендию.
Однажды, идя по улице, Махмуд увидел стоящего под деревом человека. Приблизившись, он узнал (хотя и с трудом) Мохсена Джалавера, с которым некогда одновременно дебютировал в студенческом журнальчике. Махмуд знал, что Мохсен подвергался пыткам и арестам, так как скрывал у себя на квартире приятеля-муджахидина. Махмуд остановился и хотел поздороваться с ним. Тот поглядел на него отсутствующим взглядом. Махмуд напомнил ему свою фамилию. Мохсен, не пошевелившись, ответил, что его это не интересует. Съежившись, он продолжал оставаться на месте, уставившись в землю. Пойдем, посидим где-нибудь, хотелось бы с тобой поговорить. Мне это абсолютно безразлично, повторил тот, не двигаясь, с опущенной головой. Махмуд почувствовал озноб. Послушай, сделал он еще одну попытку, может, мы встретимся на другой день? Мохсен молчал, только внезапно еще больше ссутулился и отозвался тихо, приглушенным голосом: перебей крыс! Через какое-то время Махмуд снял в центре города скромную квартиру. Он еще распаковывал чемоданы, когда к нему явились трое мужчин и, приветствуя его как нового обитателя квартала, поинтересовались, член ли он шахской партии «Растахиз»? Махмуд ответил, что нет, ибо только что вернулся после нескольких лет пребывания в Европе. Это показалось им подозрительным, так как все, кто могли, чаще уезжали, чем возвращались. Они начали допытываться, почему он вернулся, а один из прибывших все записывал. Махмуд с горечью удостоверился, что таким образом он уже в третий раз взят на заметку. Незваные гости вручили ему партийную декларацию, но Махмуд отвечал, что он не хочет вступать в партию, так как всю жизнь оставался аполитичным человеком. Пришельцы удивленно уставились на него, они должны были осознать: новый жилец не понимал, что говорит. Ему вручили для ознакомления листовку, на которой крупным шрифтом были напечатаны слова шаха: «Те, что не вступят в ряды партии «Растахиз» – это или предатели, место которым в тюрьме, или же они не верят в шаха, в народ и отчизну и потому не могут рассчитывать на то, что к ним будут относиться так же, как по всем остальным». Махмуду хватило, однако, смелости настоять на однодневной отсрочке, дабы посоветоваться с братом.
Брат ответил: у тебя нет иного выхода. Мы все – члены этой партии! Весь народ до единого должен быть в ее рядах. Махмуд возвратился домой и во время очередного визита активистов заявил о своем вступлении в партию. Так он сделался бойцом Великой Цивилизации.
Вскоре он получил приглашение в резиденцию «Растахиза», расположенную неподалеку от его дома. Там происходило собрание представителей творческих профессий, которые своими произведениями призваны были отметить тридцать седьмую годовщину восшествия шаха на престол. Все даты, связанные о личностью шаха и его выдающимися свершениями «белой революцией» и Великой Цивилизации, – торжественно и пышно отмечались, вся жизнь империи продолжалась от юбилея к юбилею в величавом праздничном и достойном ритме. Бесчисленные штаты людей с календарями в руке бдительно следили, чтобы не прозевать дня рождения монарха, его последней свадьбы, коронации, явления на свет наследника престола и последующих счастливо рожденных потомков. А к традиционным празднествам постоянно добавлялись все новые и новые. Едва заканчивался один юбилей, как готовили следующий, уже в самой атмосфере ощущалась лихорадка и возбуждение, все работы прекращались, все готовились к следующему дню, который выльется в буйное торжество, вручение наград, приветствий и торжественной литургии.
На этот раз во время собрания обсуждались проекты новых монументов шаху, какие должны были быть открыты в день юбилея. В зале собралось около ста человек, а председатель, обращаясь к ним, каждый раз подчеркивал, что они люди выдающихся способностей. Однако ни одна из названных фамилий ничего не говорила Махмуду. Кто это такие? – поинтересовался он у тех, что сидели впереди в обшитых шелком креслах. Это особо заслуженные лица – шепнул сосед, – некогда они получили от шаха его книгу с собственноручной дарственной надписью.
Председателем собрания был скульптор Куруш Лашаи, с которым Махмуд когда-то познакомился в Лондоне. Лашаи провел много лет в Лондоне и Париже, стремясь сделать там творческую карьеру. Но ничего из этого не получилось, ему не хватало таланта, признания он не получил. После ряда неудач, разочаровавшийся, уязвленный, он возвратился в Тегеран. Но, как человек честолюбивый, не мог смириться с провалом, искал возможности компенсировать свое поражение. Он вступил в «Растахиз» и с той минуты пошел в гору. Вскоре он сделался председателем жюри Фонда Пехлеви, стал принимать решения о присуждении премии, заделался теоретиком имперского реализма. Считалось, что слово Лашаи решает все, ходили слухи, что он советник шаха по вопросам культуры.
Когда Махмуд покидал собрание, к нему подошел писатель и переводчик Голам Касеми. Они много лет не виделись: Махмуд жил за границей, а Голам оставался на родине и писал рассказы, прославлявшие Великую Цивилизацию. Он жил в привилегированных условиях, у него был свободный доступ во дворец, книги его издавались в кожаных переплетах. Голам хотел сообщить ему нечто важное и силой затащил Махмуда в армянское кафе, где выложил перед ним на столике какой-то еженедельник и с гордостью в голосе произнес: взгляни, что мне удалось напечатать! Это был его перевод стихотворения Поля Элюара. Махмуд мельком пробежал стихи и спросил: Ну и что в них такого? Как – возмутился Голам, – ты ничего не понимаешь! Прочти внимательно. Махмуд внимательно перечитал, но опять спросил: Ну и что в этом удивительного? Чем ты так гордишься? Послушай – кипятился Голам, – ты что, ослеп? Погляди:
