Рышард Капущинский - Император. Шахиншах (сборник)
Они возвратились в город. Махмуд, запершись в номере, ночь напролет читал мемориал. Джавади обвинял шаха в подавлении духа народа. Любая мысль, писал он, преследуется, а наиболее светлые умы обречены на молчание. Культура оказалась за решеткой или вынуждена уйти в подполье. Он предостерегал, что прогресс нельзя измерять количеством танков и автомашин. Мера прогресса – человек, его достоинство и свобода. Махмуд читал, прислушиваясь, не идет ли кто-нибудь по коридору.
На следующий день он был озабочен тем, как поступить с мемориалом. Прихватил его с собой, не желая оставлять в номере. Однако, идя по улице, сообразил, что такая пухлая рукопись способна возбудить подозрение. Он купил газету и всунул мемориал в середину. Несмотря на это остерегался, что в любую минуту его могут задержать и подвергнуть обыску. Больше всего он опасался гостиничной обслуги. Махмуд не сомневался, что в конторке обратили внимание на сверток, который он постоянно держал под мышкой. На всякий случай решил реже выходить на улицу.
Постепенно он начал разыскивать прежних друзей, коллег студенческих лет. Увы, часть из них успела умереть, многие эмигрировали, несколько человек пребывало в тюрьме. Наконец он получил список нынешних адресов своих однокашников. Махмуд отправился в университет, где встретил Али Каиди, с которым они некогда совершали совместные прогулки в горы. Каиди был теперь профессором ботаники, специалистом по твердолиственным растениям. Махмуд осторожно поинтересовался обстановкой в стране. После минутного молчания Каиди ответил, что он годами занимается исключительно твердолиственными растениями. Потом принялся развивать эту тему, говоря, что районы, занятые твердолиственными породами, отличаются своеобразным климатом. Зимою там льют дожди, зато летом сухой и знойный климат. Зимой, пояснял он, лучше всего развиваются однолетние виды, то есть терофиты и геофиты, зато летом скорее – ксерофиты, поскольку они обладают способностью ограничивать транспирацию. Махмуд, которому эти формулировки ничего не говорили, в отвлеченной форме поинтересовался у коллеги, можно ли ожидать здесь больших событий? Каиди вновь погрузился в задумчивость, потом принялся говорить о великолепной кроне, которая украшает атлантический кедр (cedrus atlantica). Но, оживился он, недавно я исследовал произрастающий у нас гималайский кедр (cedrus deodara) и с радостью могу заверить, что он еще прекраснее! На другой день Махмуд встретил коллегу, с которым они еще в школе пытались сообща написать драму. Ныне бывший соавтор был мэром города Караджа. В конце обеда (по приглашению мэра ели в хорошем ресторане) Махмуд спросил его о настроениях в обществе. Мэр, однако, не желал выходить за рамки проблем своего города. В Карадже, сообщил он, теперь асфальтируют центральные улицы. Начали прокладку канализации, которой нет даже в Тегеране. Лавина цифр и терминов придавила Махмуда, он почувствовал всю неуместность своего вопроса. Однако решил не отступать и спросил коллегу, о чем чаще всего говорят жители его города? Тот задумался. Откуда мне знать? О своих делах. Эти люди не думают, им все равно, они ленивы, аполитичны, заняты только своими делами. Проблемы Ирана? Разве их это волнует? И далее уже только говорил и говорил о том, как они построили завод по производству паральдегида, и что они насытят паральдегидом всю страну. Но Махмуд не знал, что означает это название, и ощутил себя невеждой, человеком, который плетется в хвосте событий. У тебя вообще нет никаких неприятностей? – удивленный, спросил он коллегу. Ну как же – отозвался тот и, наклонившись над столиком, тихим голосом добавил, – продукция этих новых заводов ни к черту не годится. Халтура и хлам. Люди не желают работать, делают все кое-как. Повсюду какая-то апатия, какое-то вялое сопротивление. Вся страна сидит на мели. Но почему? – поинтересовался Махмуд. Не знаю, отозвался коллега, выпрямляясь и кивком подзывая официанта, мне трудно сказать, и Махмуд, подавленный, заметил, что искренняя душа несостоявшегося школьного драматурга, явившись на минуту, дабы произнести несколько этих неожиданных слов, стремительно вновь укрылась за баррикадой генераторов, транспортеров, датчиков и насадочных ключей.
(«Для этих людей конкретное понятие стало убежищем, укрытием, даже избавлением. Кедр, да, это конкретика, асфальт – тоже. На конкретную тему всегда можно высказаться, говорить свободнее. Преимущество конкретного понятия в том, что у него своя четко обозначенная граница, оснащенная сигналами тревоги. Если ум, занятый решением конкретных задач, приблизится к этой границе, сигнал предостережет его, что за ее пределами – сфера рискованных идей общего характера, сомнительных размышлений, нежелательных выводов. По звуку этого сигнала проницательный ум отступит и вновь обратится к конкретным задачам. Весь этот процесс мы можем наблюдать, глядя на физиономию нашего собеседника. Вот он весьма оживленно разглагольствует, приводя цифры, проценты, названия, даты. Видим, как он прочно, словно в седле, сидит в конкретике. И тогда мы спрашиваем его, ну, хорошо, почему же, однако, люди производят впечатление, скажем так, не очень довольных? Тут мы замечаем, как меняется его лицо (в нем сработали аварийные сигналы: внимание, через минуту ты переступишь границу конкретных понятий). Наш собеседник умолкает и лихорадочно ищет выход из положения, таковым служит, естественно, возвращение к конкретным вещам. Довольный, что избежал ловушки, что не позволил себя поймать, облегченно дыша, он снова оживленно рассуждает, ораторствует, сокрушает нас конкретикой, какой может служить предмет, вещь, существо или явление. Одна из особенностей конкретики – то, что сама по себе она не способна объединяться с другими конкретными понятиями и спонтанно творить картины общего порядка. К примеру, два негативных факта могут существовать рядом, но они не создают обобщенного образа, пока человеческая мысль их не объединит. Однако эта мысль, заторможенная сигналом тревоги на границе любого конкретного явления, не способна выполнить свою задачу, и поэтому отдельные негативные факты могут существовать долгое время, не создавая никакой настораживающей панорамы. Если удастся добиться того, что каждый человек замкнется в рамках своей конкретики, тогда возникнет атомизированное общество, складывающееся из энного количества конкретных личностей, не способных объединиться в согласованно действующее содружество»).
Махмуд однако решил отвлечься от приземленных проблем и воспарить в край грез и волнений. Он разыскал приятеля, о котором знал, что тот сделался известным поэтом. Хасан Ревани принял его в роскошной современной вилле. Они сидели в старательно ухоженном саду подле бассейна (уже наступило знойное лето) и потягивали из запотевших бокалов джин с тоником. Хасан сетовал на то, что ощущает усталость, ибо только вчера вернулся из поездки в Монреаль, Чикаго, Париж, Женеву, Афины. Он ездил с циклом лекций о Великой Цивилизации, о Революции Шаха и Народа. Неприятное занятие, признался он, поскольку на него нападали крикливые диссиденты, которым мешали ему говорить и не скупились на брань. Хасан продемонстрировал Махмуду новый томик своих стихов, которые посвятил шаху. Первое стихотворение называлось «Куда он ни взглянет, повсюду цветы зацветают». Если, утверждалось в этих виршах, шах куда-то обратит свой взор, там тотчас вырастет гвоздика либо тюльпан.
