Виктор Урвачев - На защите московского неба. Боевой путь летчика-истребителя. 1941–1945
Эти пропуска в основном использовались для прохода в гарнизон и другие места расположения войск, поскольку свободный доступ к ним, по мнению командования, «не исключает возможности диверсионных действий противника, которые могут привести к тяжелым происшествиям и похищению советских военнослужащих». В пропусках содержалось также требование «к органам китайских и корейских властей оказывать содействие летчикам, совершившим вынужденную посадку или катапультирование».
На самолетах, как уже сказано, были нанесены корейские опознавательные знаки. Однако участники этих событий вспоминают: «Всех спасшихся на парашюте летчиков на первых порах корейские или китайские солдаты принимали за американцев и нещадно били». Поэтому до появления пропусков им выдали для сапог стельки с надписью иероглифами, что владелец этих сапог свой. Также у каждого летчика был значок в виде красного знамени с портретами Сталина и Мао Цзэдуна, а на обороте – номер его владельца.
Упоминание о значке встретилось в воспоминаниях летчика 196-го иап дивизии Кожедуба старшего лейтенанта Бориса Абакумова, ставшего в Корее асом. В январе 1952 г. он был сбит, тяжело ранен и катапультировался. По его словам, к нему подбежал человек, «по виду кореец. Ощупал мои карманы, увидел приколотый над карманом тужурки у меня значок-флажок и крикнул что-то вдаль, замахал рукой».
Убедившись по значку, что летчик не «трумэн» (американец), а «сулян» (советский), корейцы оказали ему помощь, но медлили с отправкой в госпиталь. Абакумов предполагает, что они опасались китайцев, которые по дороге могли отбить его, чтобы вместо корейцев получить полагающееся за спасение советского летчика вознаграждение. Такие случаи якобы были. Кроме того, Борис Абакумов пишет об исторической неприязни, существовавшей между китайцами и корейцами.
Похожую историю рассказал упоминавшийся летчик из 913-го иап капитан Семен Федорец, который в воздушном бою 12 апреля 1953 г. одержал две победы, был ранен, его самолет подбит, и он катапультировался. На земле два корейца потребовали от приземлившегося летчика: «Американ, сдавась!» Тот ответил, что он «сулян тунжа! (Советский товарищ) <…> и показал им значок Мао Цзэдуна и Сталина».
Однако участие в конфликте советских летчиков для американцев недолго было секретом. Первыми их появление в 1950 г. в Корее почувствовали «на своих боках» американские пилоты. В одном из исследований по истории корейской войны приводятся слова командира 51-го авиакрыла полковника Джона Митчелла: «Мы делим пилотов МиГ-15 на две категории – «хончо» (honcho – жаргонный синоним слова boss. – В. У.), т. е. профессионалы высокого класса, и «учеников». Относительно «учеников» американцы не ошибались – это были китайские и корейские пилоты – ученики советских летчиков.
Скоро стало понятно и кто такие «хончо», когда был отменен приказ советским летчикам вести радиообмен в полете только на китайском языке. Для этого в их наколенных планшетах была памятка с китайскими словами, написанными кириллицей и с русским переводом, например, «дижень» – противник, которого «кань» – вижу или «мейю» – не вижу. Кроме того, «дижень» мог быть «цзо» – слева, «ю» – справа, «цянь» – впереди, «хоу» – сзади, «шан» – выше и «ся» – ниже. Летчикам, наверное, нелегко было выговаривать такие команды, как «да дафейцзы» – атакуй бомбардировщиков или «цзо чжуаньвань» – левый разворот. Но заканчивалась памятка легко произносимыми словами «хуй-чу» – ухожу домой.
Этот приказ был отменен из-за его явной нелепости, следствием которой были не только трудности взаимодействия в воздухе, но и потери летного состава. Поэтому американские пилоты вскоре смогли познакомиться в воздухе с красотами русской речи, и в том числе с ее ненормативной лексикой, которую сталинские соколы использовали в воздушном бою.
Интересно оценивает эту лексику писатель Виктор Конецкий: «В <…> схватке истребителей <…> непосвященному кажется, что беспрерывный мат в шлемофонах – лишние, рожденные волнением, напряжением, страхом слова. Но это не так. Матерная ругань для тренированного уха – тончайший код. От простой перестановки предлога до богатейших интонационных возможностей – все здесь используется для передачи информации <…>. Матерная ругань коротка, хлестка, образна, эмоциональна и не доступна быстрой расшифровке противником».
Вместе с тем трудно представить, как Георгий Урвачев в бою «передавал информацию» в такой форме, совершенно не характерной для него в быту, хотя его отрочество и юность прошли в лихих компаниях Духовского переулка Москвы у хорошо известного в уголовном мире Даниловского рынка. Есть фотография его встречи с друзьями юности. На вопрос, почему они такие щуплые по сравнению с ним, он помолчал и сказал: «Я пошел в школу летчиков, а они – по тюрьмам». Может быть, поэтому он недолюбливал приметы «блатной» жизни, и в том числе матерную лексику.
Доктор исторических наук А. С. Орлов, участвовавший в корейской войне как офицер-разведчик Генштаба, пишет: «Несмотря на все меры секретности, вплоть до приказа Сталина ни в коем случае не допустить попадания в плен наших военнослужащих, который был выполнен, американцы все знали. Но официальный Вашингтон все три года войны хранил молчание. <…> Это диктовалось опасением, что возмущенная общественность Америки потребует ответных действий. Обе сверхдержавы не хотели и боялись разрастания конфликта, грозящего обернуться ядерной войной».
Об осведомленности противника свидетельствует случай с одним из командиров полка. Вернувшись из отпуска, он отправился на облет района и по рации с американской стороны услышал русскую речь:
– Как съездил домой, отдохнул? Почему дочка не поступила в институт, мало помогал?
Командир вернулся взбешенный:
– То, что они знают о моем отпуске, я понимаю – разведка работает. Но как они узнали, что дочка поступала в институт?
Надо сказать, что граждане нашего отечества быстро разобрались, кто истинные участники войны в Корее. «Китайский» летчик «Ли Си Цин» – Лисицын стал постоянным персонажем анекдотов и «дворового» фольклора. Приходилось слышать очень длинную песню-балладу на мотив «Гоп со смыком» про американского пилота, который был сбит, попал на допрос к китайцам и спросил их: «Кто тот летчик, что меня подбил?», и те ответили: «Сбил тебя наш летчик Ли Си Цин». Но американец не поверил:
Только все наврали вы мне зря —
Четко в шлемофоне слышал я:
«Вася, бей, а я прикрою!
Черт с тобой, я сам накрою!»
Сбил меня советский командир…
Много лет спустя действие этой песни было перенесено во Вьетнам.
