Борис Васильев - Картежник и бретер, игрок и дуэлянт
Шел я настороженно, с ружьем наперевес, часто останавливаясь и прислушиваясь. Однако ничего опасного не замечалось, тропка старательно огибала скалу почти по всему ее обводу и круто уходила к долине. Я решил, что это всего-навсего более короткий путь для конника к тому же Сухому окопу, но вместо того, чтобы повернуть назад, к нашему походному стану, вздумал вдруг взобраться на утес. Лез и думал, черт, что ли, меня понес...
Но выяснилось, что не черт. Провидение...
Едва взобравшись на вершину, я услышал крик. Еще не вскочив на ноги - к счастью, как потом выяснилось, - глянул в сторону нашего лагеря, сначала ничего не понял, а потом разглядел, что Амирбек лежит на земле, Сурмил с карабином в руках бежит в мою сторону, но почему-то не стреляет, а ко мне, победно потрясая ружьем, мчится на коне чеченец в черной папахе. И перед ним, почти на шее лошади, - шестилетний мальчонка, сын Амирбека...
Как потом выяснилось, абрек незаметно подобрался к арбе, возле которой играл ребенок, когда его отец мирно беседовал с Сурмилом у костра. Амирбек оглянулся на крик сына, бросился к нему, но чеченец огрел его прикладом по голове, забросил на коня мальчишку, вскочил сам и был таков...
Был бы таков, если бы я вовремя не сообразил, что скачет он по тропе и, значит, вынужден будет огибать скалу.
Здесь следует кое-что объяснить. Наш главный мучитель во время обучения в Корпусе капитан Пидгорный - о котором я уже рассказывал - был помешан на одной идее. В войнах с Наполеоном он лично познакомился с действиями вольтижеров легкой французской пехоты, действующей в сражениях на флангах егерских полков. Вольтижеры были обучены вскакивать во время боя на круп лошади противника и мгновенно вышибать его из седла. Капитан считал, что вольтижеры необходимы и нашей армии, писал записки на Высочайшее Имя, а в ожидании ответов беспощадно гонял нас, отрабатывая особые приемы спешивания противника. Ответов он, насколько мне известно, так и не получил, но свирепые его тренировки даром для нас не прошли.
Во всяком случае, для меня. Я ведь даже и не вспомнил о воинском мастерстве французских вольтижеров: я просто знал способы, какими можно спешить любого кавалериста. И когда чеченец появился под скалой, прыгнул сверху на его лошадь. От вдруг свалившейся тяжести она присела, сбившись с аллюра, а всадник ничего сообразить так и не успел. Согнув в локте левую руку, я ухватил его за горло, одновременно заведя вперед обе ноги и каблуками с силой ударив абрека по носкам его сапог, чтобы вышибить их из стремян. Тут же упал спиной на круп и обеими руками сбросил чеченца с собственной груди, а заодно, естественно, и с ло-шади.
Все это произошло мгновенно и должно было произойти мгновенно, потому что успех обеспечивался только стремительной внезапностью. Все было отработано до мелочей на собственных синяках да шишках, и единственное, чего я боялся, так того, усидит ли мальчишка в седле...
Но он был настоящий чеченский парнишка, с младенчества сидящий на коне куда увереннее, чем на стуле. Он насмерть вцепился ручонками в гриву лошади, я перепрыгнул в седло, на ощупь сунул ноги в стремена, подобрал повод и стал осторожно придерживать перепуганного аргамака, прочно зажав его шенкелями. Конь почувствовал их, перестал рвать узду и смирился, перейдя на мягкую рысь. Сын Амирбека оглянулся, затравленно глянув, но, узнав меня, заулыбался во весь рот.
- Ты - смелый мальчик, - сказал я ему.
Развернул коня и на той же мягкой рыси повел его к месту нашей стоянки.
И - остановился, потому что из-за скалы на тропу шагнул абрек. Из-под папахи на лоб текла струйка крови - видно, ударился о камень, вылетев из седла, - но он улыбался в черную бороду, поскольку держал в руках ружье, а я был безоружен.
И мы - молчали.
- Почему ты не убил меня? - наконец спросил он по-русски, невероятно корежа слова.
- Джигитов не убивают в спину.
Сердце мое неистово колотилось, но я - улыбался. Улыбка и почти дружеский разговор были сейчас моим единственным оружием.
- Хорошие слова. Как твое имя, джигит?
- Сашка.
Чеченец по-прежнему стоял на дороге, дуло его ружья по-прежнему смотрело мне в грудь, кровь по-прежнему сочилась по его лбу, и он по-прежнему улыбался в густую черную бороду.
И неожиданно шагнул в сторону, уступая тропинку:
- Проезжай.
Я тронул коня: другого выбора у меня просто не было, равно как не было и оружия, а Сурмил куда-то подевался. И остановился, когда голова лошади поравнялась с абреком. А он погладил ее по морде и сказал:
- Старики учат верить хорошим словам.
- Сын - хорошее слово. - Почему-то ничего другого в этот миг не пришло мне в голову.
- Конь - тоже хорошее слово, - усмехнулся джигит. - Я меняю коня на мальчишку.
Я спрыгнул с седла, взял мальчика на руки. Мы стояли лицом к лицу с чеченцем, и, если бы не ребенок на руках, я, пожалуй, полез бы сейчас в драку даже безоружным. Уж слишком сильным было напряжение, и я с огромным трудом удерживал себя от всяческих действий. Видимо, я что-то позабыл из наставлений капитана Пидгорного, поскольку попался в собственный капкан.
- Зачем стоишь? - спросил он. - Обмен есть обмен.
И еще раз уступил мне дорогу. Я протиснулся между ним и конем, и мальчик что-то сказал. Абрек рассмеялся:
- Хороший волчонок! Иди, чего ты ждешь еще?
- Ты не назвал своего имени.
Почему я произнес именно эти слова? Может быть, потому, что начал чуточку понимать кавказцев?
- Беслан.
- Я запомню твое имя.
И пошел. Не скажу, что ноги мои не дрожали, но я старался ступать легко и твердо. И очень боялся, что он прочитает мой страх на моей спине.
- Стой!
Я остановился. Опустил мальчика на землю, шепнул ему:
- Беги к отцу...
Мальчик помчался, юрко петляя меж обломков скал. А я медленно повернулся лицом к Беслану.
- Разве мы не кончили наш разговор, Беслан?
- Я подумал, что тебя, может быть, следует застрелить. Одним джигитом у русских будет меньше.
- Держу на мушке!..
За спиною абрека неожиданно появился Сурмил с карабином у плеча. Беслан тоже услышал этот крик, прозвучавший за его спиной, но не обернулся.
- Не стреляй, Сурмил!..
Я почему-то закричал очень громко. Что было сил за-кричал.
- Червонец для меня - большие деньги, Александр Ильич.
- Дам четвертной, если отпустишь его живым!
Мы перекрикивались через голову чеченца, замершего возле коня. Если бы он стоял, отступя хотя бы на полшага, он, пожалуй, рискнул бы вскочить в седло, а далее уже можно было надеяться на четыре ноги аргамака. Но сейчас, при столь неосторожно занятой позиции, оказался практически беспомощным: Сурмил держал его спину на мушке. А мы продолжали перекрикиваться.