Екатерина Глаголева - Вашингтон
На следующий день Вашингтон сурово наказал солдат, которые смотрели на британские корабли, ничего не предпринимая. «Подобное несолдатское поведение должно опечалить каждого хорошего офицера и создать у неприятеля дурное впечатление о нашей армии… бессильное любопытство в такое время заставляет человека выглядеть убого и жалко».
Вечером Вашингтон и его офицеры заметили появление нового корабля «Орел», шумно приветствуемого британскими солдатами на воде и суше. Корабль шел на всех парусах, а на фок-мачте гордо реял георгиевский флаг: прибыл адмирал Хоу.
Братья Хоу получили образование в Итоне, дружили с королем Георгом III и состояли в числе умеренных вигов в парламенте. Старший был великолепным моряком, прославленным своей храбростью, боевым духом и моральными принципами; младший во время Франко-индейской войны храбро сражался в Квебеке и рисковал жизнью на Банкер-Хилле. Этим сходство исчерпывалось. 47-летний генерал Уильям Хоу, высокий, хорошо сложенный и изящный, с густыми бровями, чувственными губами и смуглым цветом лица, безудержно предавался всем порокам, свойственным его классу, в особенности игре и распутству. В Америке он нашел себе любовницу, хорошенькую уроженку Бостона Элизабет Ллойд Лоринг, прозванную «султаншей британской армии»; ее муж Джошуа Лоринг сам свел ее с генералом в обмен на деньги и должность комиссара по делам военнопленных. Пятидесятилетний адмирал Ричард Хоу с холодным взглядом, тонкими губами и малопривлекательным лицом получил прозвище Черный Дик; он был сдержан, замкнут, мрачен и молчалив. Однако оба верили в Британскую империю и сочувствовали требованиям колонистов, а потому вовсе не желали вести войну на уничтожение. Не утратив надежды на то, что мятежников можно вразумить, они пришли к ним не только с мечом, но и с предложением мира.
Четырнадцатого июля братья Хоу отправили к Вашингтону парламентера, лейтенанта Филипа Брауна. «Положение, в котором Вы находитесь, и признанная широта Ваших взглядов побуждают меня искать случая переговорить с Вами о сути приказа, который я имею честь исполнять», — говорилось в письме адмирала. Между Статеном и Губернаторским островом три американские шлюпки преградили путь шлюпке Брауна. У лейтенанта спросили, куда он направляется и по какому делу. Тот ответил, что у него письмо Вашингтону. Ему велели оставаться на месте и отправились за инструкциями на берег. Навстречу парламентеру вышли Генри Нокс, Джозеф Рид и Сэмюэл Блэчли Уэбб и сказали, что не прикоснутся к письму, не узнав доподлинно, кому оно адресовано. Браун повторил: «Джорджу Вашингтону, эсквайру и проч.». Нет такого, ответили ему. Несколько озадаченный, Браун спросил, а кто же тогда есть, и ему объяснили, что есть генерал Вашингтон, об этом знают все с прошлого лета. Браун не стал нарываться и попытался выпутаться из неловкого положения: письмо лорда Хоу носит скорее частный, а не военный характер. Извините, недоразумение. Бывает, ответили ему.
Секретарь лорда Хоу Эмброуз Серль просто подскочил от негодования, узнав о причине, по которой Вашингтон не принял письмо. «До чего эти люди дошли в своем тщеславии и наглости!.. Теперь видно, что иного выхода нет: только война и кровопролитие стоят на пороге этого несчастного народа».
Два дня спустя Вашингтон отверг еще одно письмо, адресованное «Джорджу Вашингтону, эсквайру». Ах вот как! «Жалкий захудалый полковник милиционных войск, стоящий во главе бандитов или мятежников, считает ниже своего достоинства вести переговоры с представителем его законного суверена, потому что тот не величает его всеми титулами, на которые претендует это несчастное создание!» — воскликнул Серль. Но Вашингтон, желавший преподать англичанам урок и заставить их уважать его страну в его лице, всё же добился своего: 17 июля уже новый парламентер, капитан Нисбет Балфур, осведомился, сможет ли генерал Вашингтон принять полковника Джеймса Патерсона, велеречивого генерал-адъютанта генерала Уильяма Хоу. Правила протокола были соблюдены, и Вашингтон согласился на встречу 20 июля, в штабе Генри Нокса на Бродвее, дом 1, у самого моря (иначе полковнику пришлось бы завязывать глаза, везя вглубь острова).
В полдень 20 июля к Баттери подошел баркас Патерсона. На берегу выстроилась личная гвардия Вашингтона, а сам главнокомандующий явился при всём параде, со всеми военными регалиями. Патерсон, писал довольный Нокс жене, «был охвачен благоговением, словно предстал пред чем-то сверхъестественным»: «Кстати, меня это не удивляет. Он действительно стоял перед великим человеком».
Ловкий Патерсон уяснил ситуацию и так и сыпал почтительными «Ваше превосходительство». Они уселись за стол переговоров. Сообщив, что и адмирал, и генерал Хоу глубоко уважают генерала Вашингтона, полковник достал из кармана и положил на стол то самое первое письмо, адресованное «Джорджу Вашингтону, эсквайру и проч.». Вашингтон оскорбился этим «и проч.»; сколько Патерсон ни объяснял, что под этим сокращением скрываются все остальные титулы, генерал был непоколебим: он не состоит в частной переписке с Ричардом Хоу.
Тогда полковник завел речь о добром и милостивом короле, пославшем братьев Хоу заключить соглашение с чем-то недовольными колонистами. Вашингтон сразу сказал, что не уполномочен вести переговоры о соглашении. Братья Хоу посланы даровать прощение, однако не совершившим никакого проступка прощение не надобно, они лишь отстаивают свои бесспорные права. Вот давайте об этом и поговорим, с готовностью согласился Патерсон. Вашингтон обошелся с ним крайне учтиво и вежливо выпроводил, предложив перед отъездом разделить с ним легкую закуску.
В тот же день он выпустил пар в письме полковнику Адаму Стивену, обличая «гнусные махинации еще более гнусных правительственных агентов». Предложения о мире братьев Хоу — чистой воды пропаганда с целью «обмануть и обезоружить не только добрый народ нашей страны, но и тех англичан, кто не приемлет поступков короля и правительства», писал он два дня спустя уже Джону Хэнкоку.
Патриоты готовились к войне. На исходе июля, под палящим солнцем, солдаты Вашингтона рыли траншеи, вгрызаясь в иссохшую и окаменевшую землю. Толстяк Генри Нокс обливался потом, целые дни проводя на жаре, и жаловался жене, что в жизни так не уставал. Чистой воды было мало, и войска стали косить болезни: дизентерия, брюшной тиф, малярия, оспа. В каждом сарае, хлеву, конюшне, даже под заборами и кустами лежали больные. Доходило до того, что в некоторых полках не оставалось ни одного здорового офицера. Солдаты так и не приучились к гигиене: из канав несло вонью от испражнений. Грин велел оборудовать отхожие места и каждый день присыпать свежей землей. По его просьбе Вашингтон разрешил солдатам существенно дополнить свой мясной рацион свежими овощами для профилактики цинги. Обмундирования по-прежнему не было, и Вашингтон посоветовал бойцам облачиться в охотничьи рубахи, чтобы англичане думали, что перед ними целая армия опытных и метких стрелков. Оружия тоже не хватало; Грин раздал своим людям три сотни копий. В целом армия Вашингтона представляла собой некий «цыганский табор», в котором шестидесятилетние старики соседствовали с четырнадцатилетними подростками, а белые оборванцы — с неграми.
