Александр Нильский - Закулисная хроника
Бурдин же, однако, не унывал. Отчаянно играя новые роли в пьесах Островского, он в антрактах ловил в кулисах кого-нибудь из неучаствующих в спектакле молодых актеров и задавал им такие вопросы:
— Смотрите, юноша, пьесу?
— Да, смотрю.
— Ну, что? Как?
— Комедия превосходная.
— A у меня… как идет роль?
— Очень хорошо! — следует ответ смущенным голосом.
— Тепло?
— Да тепловато…
— Сердечно?
— Очень…
— То-то же… вы смотрите, что дальше будет!.. В последнем действии я придумал совсем новый, небывалый эффект…
Что Островский был весьма пристрастный человек, доказательством этого может послужить множество красноречивых фактов.
Так, например, однажды кто-то заметил ему, что он не совсем удачно назначил роли в комедии «Красавец-мужчина», во время постановки ее на московской сцене.
— Чем же это, по-вашему, не удачно? — спросил он, по привычке подергивая плечами.
— Помилуйте, Александр Николаевич, заглавную роль красавца вы поручили Садовскому?! [33]
— Ну, так что же?
— Как что? Садовский превосходный актер, но не на подобное амплуа… Да, наконец, какой же он красавец?
— А чем же он, по вашему, не красавец?
— Конечно, наружным видом… Он очень мил, симпатичен, но не красавец…
— Что вы со мной спорите!? Неужели я не знал, кому поручить роль?! Ведь Миша мой крестник…
Против этой аргументации идти было нельзя, и оппонент поневоле согласился с доводом крестного папаши.
Почти так же он убедил в Петербурге режиссера, который, при возобновлении на сцене Александринского театра «Бедность не порок», роль Любима Торцова не отдал прежнему ее исполнителю, Бурдину, а поручил другому актеру.
— Почему же не Федя играет Любима? — спросил Александр Николаевич. — Это его роль, он должен ее играть, нельзя обижать старого заслуженного актера…
— Бурдин стал слабым на ноги… за последнее время он шибко хворать начал… Такую большую роль теперь ему страшно поручить, того и гляди — споткнется…
— Это ничего не значит! Конь о четырех ногах, и то спотыкается!
Против этого так же трудно было протестовать, и расслабленный Бурдин вновь выступил в своей любимой роли.
Из анекдотических рассказов Островского мне помнится один весьма характерный.
— Повадился ко мне ходить какой-то молодой человек, — рассказывал Александр Николаевич, — и просить моих советов и указаний относительно того, как сделаться драматургом… Ко мне вообще таких молодых людей очень много является в Москве. Я им всегда обыкновенно советую выжидать удобного случая. «Это, говорю я им, само свыше налетит, ждите очереди»… Но только этот, про которого я речь веду, был надоедливее всех. Написал он какую-то сумбурную комедию и представил ее мне для оценки. На досуге я просмотрел ее, и оказалась она никуда не годной: ни складу, ни ладу, просто одна глупость. Является он ко мне за советом с робкой, печальной физиономией. Жаль мне вдруг его стало, я и говорю:
— Ну, батюшка, сочинение ваше прочел, и ничего не могу сказать вам утешительного… Комедия очень слаба, так что и исправлять ее невозможно…
— Как же быть-то? — спрашивает он, уныло опустив голову на грудь.
— Да как быть? — отвечаю. — Если не побрезгуете моим добрым советом, то вот он: оставьте все это и займитесь чем-нибудь другим…
— Да чем же-с? Я, ей Богу, не знаю..
— Женитесь, что ли, — говорю ему шутя, — это все-таки лучше.
Ушел. Месяца через два является опять.
— Что вы? — спрашиваю.
— Я, говорит, исполнил ваше приказание.
— Что такое? Объяснитесь толком, я вас не понимаю…
— Вы мне велели жениться, — я женился…
Я просто рот разинул от изумления. Глупость моего собеседника превзошла всякие смелые ожидания.
— Ну, что ж, поздравляю, — говорю. — Давай вам Бог счастья…
— И вот еще новая пьеска, только что написал…
— Вот тебе раз! Да ведь я вам советовал жениться нарочно, чтоб отвлечь вас от писательства, а вы все-таки продолжаете стремиться к литературе.
— А я-с думал, что вы нарочно заставляли меня жениться, чтоб у меня пьесы лучше выходили…
— Ну, уж коли вы так рассудили, то делайте, что знаете, а мне теперь ваших произведений читать некогда. Извините.
«Только таким образом я и отделался от этого непризнанного собрата по оружию», — закончил свой рассказ Александр Николаевич.
Пришел к Островскому знакомый и, не застав его дома, вошел в квартиру и стал дожидаться его возвращения. Слуга Александра Николаевича сказал ему, что барин обещался скоро приехать. Минут через пятнадцать действительно вернулся домой драматург и, войдя в переднюю, спрашивает лакея:
— Никто не был?
— Какой-то господин вас дожидается…
— Кто такой?
— Не могу знать… Неизвестный!
— Чего ты врешь! «Неизвестный» только один и есть в опере Верстовского «Аскольдова могила», но он до меня никаких дел не имеет.
Во времена существования московского артистического кружка Островский был его частым посетителем. Однажды подходит к нему там провинциальный актер из категории «посредственностей» и здоровается с драматургом, который, будучи всегда приветливым, на почтительный поклон его ответил вопросом:
— В Москву за песнями? Погулять да отдохнуть к нам пожаловали?
— Да. Хочу взглянуть на ваших знаменитостей, — насмешливо проговорил актер, — надо нам, провинциалам, от ваших хваленых гениев позаимствоваться…
— Доброе дело! — спокойно заметил Александр Николаевич. — Но только вряд ли усвоите что-либо. Мудрено от талантов позаимствоваться…
— Ну, уж и мудрено!
— Да вот кстати я расскажу вам, какой со мной сегодня случай произошел. Нанял я к кружку извозчика. Попался дрянной. Лошаденка дохлая, еле ноги волочит. Стегал он ее, стегал, ругал, ругал, а она не обращает ни малейшего внимания на его энергичное понуканье и даже, точно нарочно, тише пошла. Я и говорю ему: пора бы твою клячу на живодерню, для извоза она не годится, на хлеб себе с ней не достанешь.
— Это верно, — ответил извозчик, — подлости в ейном карахтере много. Уж чего я на ней не перепробовал: и ласку, и кормежку хорошую, и кнутовище здоровое, а ей хоть бы что, ничем не пронять. Сколько разов я ее на бега водил, чтобы, значит, поглядела на рысаков да переняла бы с них проворство, но и эхо она без всякого внимания оставляет.
Актер, конечно, повял намек и поспешил скрыться.
В конце своей жизни, как известно, Александр Николаевич получил важную административную должность. Его поставили во главе управления московскими императорскими театрами. Однако, ему не суждено было долго занимать этот пост: он неожиданно скончался в своем костромском имении.
