Ирина Бразуль - Демьян Бедный
Зачем поэту потребовалось рассказывать о низком заработке Емельяна? А затем, что, как бы этот заработок ни был низок, Димитренко вовсе не горемычный герой, но герой настоящий.
В стихах Демьяна Бедного не найти слова «нежность». Но сколько ее было при обращениях к красноармейцам, работницам, детям, и как много этого чувства скрыто в описании встречи с героем наутро после ночного собрания: «служба тяги» бежит по шпалам: «Пригляделся к нему. Тот же потный и черный, но — приветливый, бодрый, проворный». И вот что он говорит, приветствуя Демьяна:
«Простите уж нас, дорогой,
Что вчера мы перед вами маленько похныкали.
Это верно: бывает порой чижало,
Точно рыбе, попавшей на сушу.
А в беседе-то вот отведешь этак душу,
Глядь, совсем отлегло».
Димитренко и впрямь полон благодарности к Демьяну Бедному еще до того, как прочитал о себе в газете стихи. А уж тут он в знак своей величайшей симпатии к поэту посылает на добрую память фотографию: поза торжественная. В руках — огромный молот. Он не знает, как поэт благодарен ему самому. Демьян еще крепче прежнего держится за таких вот людей; его перо принадлежит им. Близостью к ним он, как в былые времена, будет силен и дальше: он должен воевать за них, за их лучшую жизнь. Сказанное в «Тяге» уже не раз говорилось и не раз будет повторяться на разные лады.
Но именно здесь, в самом начале, намечен исток еще одной темы, которая отнимет у Демьяна немало сил.
В первых строках поэт говорит о том, что, наглядевшись на большие собрания, где гремят аплодисменты и «орут пять тысяч человек: «Да здравствует наш вождь Имярек!», он уехал от пестроты электрического сиянья в ту степную темноту, где работают Димитренки. Это вступление не случайно, так же как закономерна тяга общения с «Тягой», а не с «Имяреками»: «Рядом с Лениным, гениально скромным, дали развиться самомненьям огромным…»
Еще при жизни Ленина Демьян говорил: «В начале наших дискуссионных неурядиц я заявил, что я «партийный старообрядец». Сказал с той же прямотой, с которой когда-то писал с фронта империалистической войны про свое «староверчество». И тогда и сейчас твердые убеждения Демьяна повлекли за собой борьбу за них. И тогда и сейчас человек, прослывший грубым, непримиримым (и верно: «Лично я никогда не пощажу политического врага»), поначалу к делу подходит вдумчиво, сдержанно.
Сперва строчки, касающиеся оппозиции, шутливы, хотя вполне серьезно говорится о судьбе «всякого суемудрого уклонения от предвосхищения ленинского гения»; к осени Демьян начинает писать чаще, больше. Он все еще высмеивает «перманентного героя» Троцкого. Смеется и над Зиновьевым, который возмущен: Троцкий, видите ли… «мне тычет в глаза мой «октябрьский грех». Он мне тычет! Добро бы у него у самого — без прорех, а то ведь его всего до глубины утробы разъели меньшевистские микробы!..»
В фельетоне «Бумеранг», написанном в связи с очередной нотой Чемберлена, поэт попросту рассказывает (поскольку он сам «наркомнеудел»), как он посещал руководящих делами товарищей. Портреты людей, с которыми он говорит, созданы удивительно ясно. Так же ясно рисуются отношения между собеседниками. Вот он у «всероссийского старосты» Калинина:
— «Михал-Ваныч на-ше!..»
— «А, Демьяше!..
Понимаешь, шут его дери,
Что делается в Твери?
Мои земляки сговорились словно,
Прут на многополье поголовно.
…
Да у меня на хозяйство — три дня среди лета!
Да ежели б не должность эта…»
— «Успокойся, говорю, Михал-Ваныч, на минутку.
Тут дела не на шутку…»
Демьян говорит Михаилу Ивановичу о разрыве торгового договора, чемберленовской ноте. А потом двигается в Коминтерн.
Там Демьян трижды произносит, как заклятье: «Пролетарии всех стран, соединяйтеся!.. Свят-свят-свят! Да воскреснет пролетариат, и расточатся врази его!..»
Но тон становится строгим, и уважительная полуулыбка еле заметна, когда он приходит в ЦК:
Вошел я к Сталину этаким орлом.
Товарищ Сталин за столом.
— «Товарищу Сталину многая лета!»
(Пожал мне руку. Но никакого ответа.)
— «Вот Чемберлен… Не есть ли это окончание?..»
(Молчание.)
— «Пробуют наши нервы, похоже?..»
(Все то же.)
— «Опять пойдут новые Генуи, Гааги…»
(Перебирает бумаги.)
— «Мир, значит, на ладан дышит…»
(Что-то пишет).
— «Нам бы с Францией понежней немножко…»
(Посмотрел в окошко.)
— «Дескать, мы с тобой, с голубкой…»
(Задымил трубкой.)
— «А той порой, возможно, право…
Кто-нибудь причалит на советский причал».
(Прищурясь, посмотрел лукаво
И головою покачал.)
— «Английский рабочий — тоже не пешка…»
(Усмешка.)
— «И Персель слово не зря брякнул».
(Крякнул.)
— «Ваша речь о «троцкизме»… полторы полосы…»
(Погладил усы.)
— «Тоже «гирька»… на дискуссионные весы!»
(Посмотрел на часы.)
У Сталина времени мало, понятно,
Но меня за болтливость не стал он журить.
— «Заходите, — сказал, — так приятно…
Поговорить!»
Демьян в общем-то писал не столько об английской ноте, сколько о «дискуссионных весах». На них есть и его «гирьки». И чем дальше, тем увесистей. В IX томе Собрания сочинений целый раздел назван «Борьба за ленинизм». Он открывается новогодней шуткой «Как это началось», в которой Землячка («…ее характер женский мужских был крепче десяти») видит, подобно пушкинской Татьяне, сон…
В следующем стихотворении этого раздела Демьян говорит, что он вначале «…глядел со спокойной усмешкою, как с дымящейся головешкою забегали оппозиционные пятерки и тройки внутри партийной постройки»:
— «Э, — думал я без опаски и обиды, —
Видали мы всякие виды!»
От головешки, одначе, пошел такой дым,
Что некоторым партийцам, особенно молодым,
Не удалось удержаться от головокружения,
Послышались «угорелые» выражения,
Словесность стала делаться жуткой.
И все же я шутил «новогодней шуткой»…
Как всегда умело вплетая серьезнейшие вопросы политики в легкую, всем доступную форму стихотворных диалогов и личных признаний, Демьян твердо заявляет, что:
Какой-нибудь Муранов, не ищущий партийных чинов,
Или старый партиец Василий Шелгунов
Блюдут, на мой взгляд, «большевистскую веру»
Куда надежней, чем товарищ Троцкий, к примеру…
Отдавая дань красноречию Троцкого («когда гремит его словесная атака, я готов поставить сто сорок три восклицательных знака»), Демьян говорит, что «Я по его указке не сделаю и шагу…», «Я слушаю его всегда настороженно: «Ох, подведет!.. Ох, не по тому месту рубит! Сам пропадет — и партию погубит!»
