Паола Педиконе - Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы
– А как вы познакомились?
– О, это очень интересная история. В конце 1940-х годов в районе Серпуховки расцвела своего рода маленькая цивилизация. У нее были два эпицентра – мужская школа № 554 в Стремянном переулке и женская школа № 628 в начале Житной улицы. 554-я школа прославилась позднее своими интеллектуалами – здесь учился сын актера Ивана Пырьева – Эрик, ставший одним из праотцов диссидентского движения, будущий священник и богослов Александр Мень,[73] поэт Андрей Вознесенский, ну и человек, о котором мы с вами говорим…
Так вот, когда Андрей Тарковский учился в восьмом классе «А», параллельный класс – «Б» весной 1949 года прислал в женскую школу, в наш класс, свиток с печатью, перевязанный лентой. Это был шутливый меморандум, написанный со старинной галантностью и содержавший предложение познакомиться. Вскоре мы встретились – класс с классом – в парке имени Горького. Летом все разъехались на каникулы, а осенью знакомство возобновилось – мальчики пригласили нас к себе на вечер, посвященный 7 ноября.
Я и моя подруга Ниночка Целкова на вечер опоздали. Когда мы подошли, двери уже заперли от посторонних. Актового зала в школе не было, вечера проходили в школьном коридоре. Мы обе маленького роста и, встав на какой-то ящик, стали стучать в окно, звать дежурного. В это время сзади подошел юноша, который тоже хотел примоститься на ящик, чтобы кого-то высмотреть. И, знаете, как это бывает в юности, – я глянула на него боковым зрением и подумала: с этим молодым человеком я обязательно познакомлюсь.
И мы действительно познакомились. Это был Андрей Тарковский.
Прошло дня два, я возвращаюсь из школы, а у нас дома сидит Андрей… Он успел познакомиться с мамой и понравиться ей. Моя мама Серафима Павловна, светлая, прелестная, добрейшая женщина, любила его, и, мне кажется, Андрей тоже ее очень любил. Вообще, он очень нравился взрослым.
– Наверное, он казался им старше своих лет…
– Плюс манеры. Он имел необыкновенную мягкость, юношескую галантность, которая страшно нравилась нашим родителям. Он появлялся у нас почти каждый день. Мама была квалифицированная портниха, в комнате перед окном стояла ножная швейная машинка. Рядом с машинкой, за столом было постоянное место Андрея.
Когда я приходила, вернее, прилетала домой из школы, то первым делом спрашивала: «Мама, Андрей дома?» – для меня он стал как член семьи. Но первой точкой для Андрея был дом отца, Арсения Александровича, где Андрей проводил много времени, хотя мне почти ничего не рассказывал. Мы уже учились в институте, когда он сказал, что его отец – поэт-переводчик с нескольких восточных языков. А третье место, где пропадал Андрей, – это болгарское посольство на Ордынке, напротив филиала Малого театра. В «Б» классе учился сын советника этого посольства Юра Царвуланов. Он сильно отличался от одноклассников, поскольку в нем ощущался человек с Запада. Думаю, это очень привлекало Андрея. Во-первых, Андрей впервые увидел там иной стереотип жизни и, во-вторых, – материальный уровень, значительно отличавшийся от бедности нашей Серпуховки. Ну а главное, Юра Царвуланов был более свободен в суждениях, в общении. У него были взрослые «игрушки» – такие, каких у нас не было: фотоаппарат, магнитофон…
С Юрой можно было пройтись по Серпуховке. Он брал твою руку, клал себе в карман и – боже мой! – сердце холодело, потому что там лежал пистолет. Так что, возможно, они с Андреем немножко стреляли и немножко выпивали. Юра показывал ему западные журналы…
Расстались мы с Юрой внезапно. Его отец был обвинен в измене, его привлекли к делу Трайчи Костова, они вылетели из СССР в 24 часа. Уезжая, Царвуланов подарил мне два альбома марок – прекрасную дорогую коллекцию. Она была у меня с полгода. Потом однажды пришел Андрей и сказал: «Люся, марки у тебя?» – «Да». – «Мне Царвуланов прислал письмо, просил, чтобы ты отдала мне их на память о нем». Я не знаю, правда это или нет, но марки я отдала. Думаю, что они понадобились Андрею для продажи, поскольку марки он не коллекционировал.
– Вы считаете, у Андрея было тяготение к семейной жизни?
– К быту. Уютному, устоявшемуся, спокойному быту, когда мать всегда дома, когда есть отец. Правда, мой отец с Андреем практически не общался. Обычно мы сидели в комнате (мы все жили в одной комнате) до прихода моего отца. Возвращался он очень поздно, поскольку работал в группе, связанной с созданием атомной бомбы. Андрей здоровался с папой, тот смотрел сквозь очки, ждал, когда мы удалимся, и мы выходили в коридор коммунальной квартиры и становились около двери. И вот уже около двери мы простаивали по часу и больше. Дверная коробка была очень глубокая, и одна из ее стенок была беленая. Андрей обожал рисовать на этой стенке ключом. Некоторые штрихи, фрагменты рисунков я узнала позднее в «Сталкере». Излюбленными сюжетами рисунков были обрывки газет, банки, но особенно часто он рисовал некую нью-йоркскую улицу, которую он, может быть, видел где-то в журнале. Он очень хорошо рисовал – с перспективой, и это производило впечатление. В портретах удавалось ему схватывать профиль. Рисовал он и сидя за столом. К сожалению, из-за многих переездов рисунки его я утеряла…
Может быть, он так стремился в семью, потому что хорошо чувствовал себя, когда натоплено, когда не сыро. Ведь он часто кашлял, часто простужался, отсюда привычка заматывать горло шарфом…
– А что вы читали?
– Мы, девочки, читали в ту пору немного. Конечно, это была классика, «образа», как мы тогда выражались. Но увлекались мы в те годы (и Андрей тоже) «Золотым теленком» и «Двенадцатью стульями». Мы знали наизусть многие главы. И была даже игра: ты произносишь начало фразы, а Андрей заканчивает ее, и наоборот. Помню, он читал уже Блока. От Андрея я впервые услышала «Незнакомку». Он любил Эдгара По и прекрасно его пересказывал – особенно рассказ «Колодец и маятник». Я часто просила: «Андрей, расскажи еще раз» – и он рассказывал, с удивительной силой передавая ощущения узника, который вдруг понимает, что смертоносный маятник с каждым ходом опускается все ниже… Вот столько лет прошло – больше сорока, – а я это прекрасно помню.
– А в кино ходили?
– Да, но вместе с Андреем немного. Обычно ходили в кинотеатр «Ударник». Из названий помню только фильм «Западня», который мы смотрели вместе с Андреем. А вот без Андрея я бывала в кино часто. У девочек нашей школы был культ кино. Тогда вовсю шли трофейные фильмы, и мы обожали дивные экранизации бессмертных произведений – «Риголетто», фильмы с участием Тито Гобби, с Джильдой (Джинни) типа «Где моя дочь?», «Паяцы». Я помню, что мы шесть или семь раз смотрели «Дорогу на эшафот».
