Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер
Подобно всем нацистам, он был сторонником авторитарной власти, приобретя несгибаемость в подчинении своему избранному лидеру. На поясах СС он приказал начертать фразу: «Честь в верности». Влияние Гитлера было на него безграничным, и он старательно выполнял любое поручение, данное ему фюрером, до тех пор, пока полная невозможность продолжать дело не разбивала ему душу. В этом вопросе, как заметил Керстен, он путал исполнительность чиновника с фанатичностью телохранителя. Ни в одном существенном вопросе он не осмеливался открыто возразить Гитлеру, и те трудности, с которыми столкнулись Керстен и Шелленберг в своих попытках играть на гиммлеровских слабостях, происходили из того, что он так и не нашел способа сохранить верность Гитлеру и при этом выполнить свой долг перед будущим германской расы. Этот внутренний конфликт принял устрашающие размеры, когда он осознал, что фюрер болен и его следует сместить ради его же пользы и пользы Германии. По мере того как болезнь прогрессировала, фюрер становился все более неистовым, что вызывало у Гиммлера нервозное состояние с болезненными спазмами. Он был абсолютно раболепен, и когда сталкивался с невозможностью выполнить задачу, одна лишь мысль о том, чтобы предстать перед глазами Гитлера и стоять перед ним не в силах вымолвить слово, приводила его в ужас.
В личной жизни он был прост и по-своему добр. Он внимательно относился к жене, любил любовницу и был предан детям. Он презирал деньги и старался, насколько мог, прожить на свое небольшое официальное жалование, около 3000 фунтов стерлингов в ценах того времени. Примечательно, что когда в 1943 году Керстен привез для Гиммлера из Швеции недорогие часы, рейхсфюрер СС поблагодарил его, дал ему 50 марок и пообещал отдать остаток долга, как только получит жалование. Хотя Гиммлер и любил поесть, он ел, пил и курил весьма умеренно, и от всех своих подчиненных ожидал того же. Он любил жизнь в труде и преданность строгим идеалам, которые казались ему высокоморальными и которые он частично унаследовал от других и частично создал сам.
Он осознавал зло, творимое СС и гестапо, не более, чем убежденный викторианский моралист осознавал свою жестокость по отношению к невинным членам своей семьи. Он так никогда и не понял, почему его имя так ненавидели. Он верил, что он хороший, а если и совершал ошибки, то лишь с благими намерениями. Он диктовал свои меморандумы из различных штаб-квартир, совершенно не думая о моральном разложении своих агентов или страдании их жертв. Он всегда старался сделать как лучше, и порождаемый им хаос был результатом принуждения к тому, что было одновременно и жестоким и административно невыполнимым.
Как человек он был одновременно и простым и необыкновенным. Окажись он на своем месте, он был бы эффективным и педантичным исполнителем, небольшим начальником или младшим преподавателем. Но Гиммлер вовсе не был посредственностью. Он обладал фанатическими взглядами и энергией и видел себя фигурой в большой политике, что позволило ему всего за десять лет стать одним из хозяев Европы. Ничтожество не смогло бы превратиться в одну из наиболее пугающих фигур современной истории. И все же ему так и не удалось развить в себе личность, соответствующую масштабу стоящих перед ним задач. Он до конца оставался маленьким человеком среднего класса, мелким буржуа, чей внешний вид вызывал насмешки, министром, столь раболепствующим перед хозяином, что сама мысль о возражении или осуждении была для него невыносима.
И если его сознание не признавало этого глубокого раскола характера, это делала его нервная система. Керстен знал об этом, и это давало ему определенную власть над пациентом, которую он попытался объяснить после войны:
«Его жестокие желудочные спазмы не были, как он предполагал, следствием лишь слабой конституции или переутомления; они скорее были проявлением психического разлома, протянувшегося через всю его жизнь. Я очень быстро понял, что хоть и могу принести ему минутное облегчение и даже помочь на какой-то длительный период, я никогда не достигну полного исцеления… Когда Гиммлер заболевал, я, в первую очередь, старался войти в контакт с человеческой стороной его характера. Когда он был здоров, все это настолько усложнялось множеством правил и предписаний, которые он изобрел сам или они были ему навязаны, что никто, даже самые ближайшие родственники, не могли добиться ничего, что бы этим правилам противоречило. В случае возникновения конфликта, он вел бы себя, даже со своими родственниками, в полном согласии с буквой закона. Слепая исполнительность глубоко укоренилась в той части его характера, которая была недоступна никаким иным эмоциям.
Но поскольку эта покорность закону и приказу, в сущности, опиралась на нечто совершенно иное, а именно на обычные чувства, присущие средним классам, тот, кто знал об этом, мог добраться до этих чувств и добиться его понимания — и даже достичь некоторых соглашений, направленных против приказов фюрера. Так как он был совершенно отрезан от своих природных корней и нуждался в ком-то, на кого мог бы опереться, он был счастлив иметь рядом человека, не связанного с партийной иерархией, человека, который был просто человеком. Вот в такие моменты мне и удавалось добиться своего»[103].
Таким образом, Гиммлер, за маской секретности и власти, был человеком, одолеваемым страхом в той же степени, что и амбициями. Он изо всех сил пытался соответствовать образу, который ему совершенно не подходил. Не многие люди в истории продемонстрировали до такой степени, до какой это сделал Гиммлер, что ужасные преступления могут совершаться из слепой убежденности в том, что это нравственно и неизбежно.
VII
Раб власти
Новость о высадке союзников в Нормандии ранним утром 6 июня, через два дня после освобождения Рима, явилась для нацистских лидеров полной неожиданностью. Гитлер был в Берхтесгадене, а Роммель, командующий группой армий, контролирующей Голландию, Бельгию и Северную Францию, ночевал у себя дома в Ульме. Геринг отдыхал в Велденштейне, одном из своих южных замков, когда после звонка адъютанта Бра-ухича он спешно собрался и отправился на совещание, которое должно было состояться днем в Клессхейме, дворце в стиле барокко близ Зальцбурга, где Гитлер принимал Муссолини и Чиано в 1942 году и запугивал Хорти в 1944. Конференцию проводил Гиммлер, прибывший из Берхтесгадена со своим поездом, который он использовал в качестве штаб-квартиры, когда Гитлер бывал в Оберзальцберге. Риббентроп приехал из Фушля, своего летнего дворца под Зальцбургом, где, согласно Шелленбергу, прорабатывал идею убийства Сталина из револьвера, замаскированного под автоматическую ручку. Гитлер же, получив новости из Франции, отправился спать и приказал его не беспокоить.
