Владимир Романовский - Америка как есть
Из Франции бомбить Англию было значительно легче – ближе. Но случилось то, чего Гитлер не предвидел. Поскольку такое всегда случается. Англия стала сопротивляться.
К войне 1914-ого года Англия, благодаря тому же Уинстону Черчиллю, чья мама была уроженкой Бруклина, готова была лучше всех. Будучи министром флота, Черчилль переоснастил его, переведя с угля на нефть. За английскими линкорами никто не мог угнаться.
В начале Второй Мировой английская авиация оказалась странным образом лучше немецкой, и непрерывное производство новых самолетов не отставало от немецкого. Это было немыслимо. Но это было так. Ни о каких высадках на «Драгоценном камне, обрамленном серебряными волнами» речи не было. Планы были, но вялые. Любые попытки в этом направлении встречались такой плотной стеной огня, что даже у прагматичных немецких полководцев дух захватывало. К сороковому году случилось вовсе непредставимое – англичане бомбили Берлин!
Правда, Англия воевала на износ. Силы истощались очень быстро. Настолько быстро, что Черчилль счел нужным дать Рузвельту секретную телеграмму (а может это было письмо), весьма наивного содержания. Говорилось в депеше примерно следующее (за дословность не ручаюсь) —
«Нам необходимо оказать помощь, Господин Президент! Ваша страна должна принять участие в этой войне. В противном случае все это может означать КОНЕЦ БРИТАНСКОЙ ИМПЕРИИ».
Наивность Черчилля иногда бывает умилительна. Как какой-нибудь горе-патриот из провинциального города, Черчилль полагал, что словосочетание «Британская Империя» имеет тот же смысл во всех уголках мира, что и в Англии. И что американцу эта Империя так же дорога, как патриотически настроенному англичанину.
У Рузвельта было ОЧЕНЬ много своих дел в это время, но, если принять во внимание его, Рузвельта, характер – он наверняка улыбнулся, когда ему это воззвание прочли. Черчилль Рузвельту импонировал, но большого ума человеком он его не считал. Как и Сталин, кстати говоря – по другим причинам.
Отметим здесь один нюанс, который всегда проходит мимо внимания историков.
Франклин Делано Рузвельт был плоть от плоти старой американской аристократии. По натуре он был весьма доброжелательный человек с хорошим чувством юмора, обожающий остроумные светские беседы. Это ничего не меняет. Представитель аристократии не может не ощущать некоего отеческого превосходства над коллегой, чья мать родилась в рабоче-мелко-торгашеском районе Нью-Йорка под названием Бруклин.
Черчилль, меж тем, очень хотел союза со Сталиным и оказывал ему разные забавные услуги – английская разведка делилась информацией с советскими коллегами по поводу намерений Германии.
Здесь следует отвлечься от описания событий и проанализировать отношение Рузвельта и его кабинета к Советскому Союзу.
До сравнительно недавнего времени президенты Соединенных Штатов выбирались в основном из властьимущего класса, либо аристократия, либо около. Возмутители спокойствия Джексон и Линкольн были исключениями, подтверждающими правило.
Отношений «между странами» не бывает, это просто красивая фраза. Бывают отношения между правительствами стран, и в этом смысле очень важно кого какое правительство считает своими.
Вот, к примеру, после Войны За Независимость, Америка установила с Англией (собственно, и не разрывала) дипломатические отношения, вполне враждебные, но с взаимным пониманием. На Революцию во Франции Америка некоторое, очень короткое время, смотрела благосклонно – пока не наладились первые дипломатические контакты. Американцы в Конгрессе поняли, что данные революционеры – вовсе не «свои». Все эти Дантоны, Мараты и компания были люди ИНОГО СОСЛОВИЯ, типичные выходцы из среды буржуа, лавочники, торговцы, мастеровые и так далее. Они не понимали языка дипломатии, на котором привыкли говорить между собой цивилизованные правительства. Они были слишком эмоциональны, нерассудительны, фатоваты. И американское правительство во главе с Вашингтоном отвернулось от революционной Франции. (Остальные европейские страны отвернулись еще раньше, Англия и Россия чуть ли не первые).
Но Революция пожрала своих детей, и к власти пришел, пусть провинциальный, но дворянин. Он был диктатор и завоеватель, но он говорил на одном дипломатическом языке с остальными правительствами цивилизации. Англия с ним воевала, но признавала его, как равного. Россия с ним воевала и чуть ли не культ из него сделала, почти одновременно. Америка с ним не воевала, но относилась с уважением.
Россия служила весь девятнадцатый век символом самодержавия, тирании, диктатуры, и так далее. Но все это были «свои» виды тирании и диктатуры. Их понимали англичане, американцы, французы и немцы. И когда представители российского самодержавия садились за стол каких-нибудь переговоров с любым из цивилизованных правительств, они были равные среди равных и всем понятные. Они прекрасно носили фраки, разбирались в искусстве, понимали с полуслова, обращались к французскому языку в нужный момент, имели понятия о хорошем тоне, знали толк в хороших винах.
Захват власти в России большевиками выплеснул на международную дипломатическую арену неотесанных мещан, желавших открыть всем глаза, резавшим правду-матку, или хитрившим примитивно, на купеческом уровне. При первых же контактах правительства Англии, Франции и Америки поняли, что имеют дело с другим СОСЛОВИЕМ, которому совершенно нечего делать в управлении страной. Между Советским Правительством и остальными цивилизованными правительствами встала классовая стена. Россия оказалась, с точки зрения Америки, под властью дикарей. Америка очень долго, дольше всех, ждала, что русские одумаются. Со времен переворота, рассудил Рузвельт, прошло шестнадцать лет – дальше ждать просто неприлично. И Америка признала Советский Союз, но ни о каких разговорах НА РАВНЫХ речи быть не могло. Особенно если вспомнить риторику Советского Правительства тех лет. Про то, как будет мировая революция и мы вас всех удавим на хуй.
Представьте себе, скажем, светскую вечеринку в особняке. Элегантно одетые мужчины, женщины в вечерних платьях, в углу играет квартет. Все переговариваются, хихикают, обмениваются банальными мнениями о каком-то скандале с каким-то оригиналом Рафаэля, в частной коллекции, сплетничают, интригуют друг против друга. Ссорятся великосветски. И вдруг в дом вваливается такой рубаха-парень в дешевом неуклюжем костюме. Говорит очень громко какие-то пошлые глупости. На всех презрительно фыркает. Некоторым делает страшные глаза, обещает придушить в углу. Пивом от него разит. Может, он нувориш какой-нибудь, посему просто выставить его нельзя. Но задушевные беседы тем не менее исключаются.
