Сергей Луганский - Небо остается чистым. Записки военного летчика.
Что ж, теперь удача улыбнулась немцу.
Однако я был хозяином положения и не выпускал инициативы. Со следующего захода я влепил снаряд прямо в магнето «мессершмитта». На этот раз выстрел был прицельный и точный. «Пиковый туз» снизил скорость, пропеллер у него заработал вхолостую и скоро остановился. «Мессершмитт» начал планирование.
Бой был выигран.
Немец планировал, быстро теряя высоту. Иногда «мессершмитт» клевал носом, но летчик умелым властным маневром выравнивал машину и ровно вел ее к земле. Черный зловещий самолет с ненавистными эмблемами фашистской авиации был обречен и представлял сейчас беззащитную мишень. Соблазн расстрелять его был велик, но я сдержался и подождал, пока он не сядет.
«Пиковый туз» приземлился в трех километрах от нашего аэродрома.
Кружась над местом приземления, я перевел дух. Хотя бой длился всего несколько минут, усталость была страшная – перегрузка. Горючего в баке оставались какие-то крохи.
«Мессершмитт» спланировал умело. Немецкий летчик, не выпуская шасси, посадил самолет на брюхо. Сверху я наблюдал, скоро ли покажется из кабины летчик и что он станет делать. В последнее время наиболее отъявленные фашисты предпочитали отстреливаться до последнего, не желая сдаваться в плен. В этом случае я «усмирил» бы немца с одного захода. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из наших ребят получил вражескую пулю на земле.
Немец не показывался долго, но, когда с аэродрома подъехали машины и выскочившие ребята подбежали к сбитому самолету, вражеский летчик вылез из кабины и первое, что он сделал, протянул свой пистолет. Отдавая оружие, немец держался за шею, по щеке его струилась кровь. Значит, ранен.
Над самой землей, заранее выпустив шасси, я потянул на аэродром. Горючего не оставалось совсем, и последние метры я одолел планированием
Приземлившись, побежал докладывать о результатах разведки. Освободился я не скоро, а когда вышел из штаба, то сбитого фашиста уже доставили на аэродром. Зажимая кровоточащее ухо, немец стоял в окружении наших летчиков, бледный, с осунувшимся лицом. Но глаза его надменно устремлены куда-то вдаль. На наших летчиков он совсем не обращал внимания. Иногда презрительно дергались тонкие губы. Чтобы подойти ближе, я тронул стоявшего передо мной за плечо. Он обернулся, и я узнал Виктора Усова, своего ведомого.
– Пройдите, товарищ капитан. Занятный волчонок.
«Пиковый туз» оказался плечистым сильным парнем лет двадцати восьми. На груди его красовалось четыре креста. Из короткого допроса, который ребята учинили тут же, выяснилось, что немца зовут Отто. Воюет он давно, сражался с французскими, английскими, польскими летчиками. За все время сбил семьдесят самолетов. Из них больше тридцати – русских.
– Ах ты гад!- громко сказал Виктор Усов.
Понял ли немец, что это относилось к нему? Скорее всего – да, потому что он нехотя перевел взгляд на Усова и несколько мгновений смотрел ему в глаза. Но любопытство, с которым рассматривали пленного наши летчики, сменилось ненавистью, и немцу стало не по себе. Несколько раз он с беспокойством посмотрел по сторонам, явно ища защиты от самосуда. Угадав во мне старшего, он с надеждой обратил взгляд.
– А трусит!- сказал кто-то с удовольствием.
Пленного повели в штаб. Он пошел охотно, не желая больше оставаться в окружении летчиков.
В штабе, словно в благодарность за избавление, немец охотно разговорился. За подвиги на русском фронте Гитлер наградил «пикового туза» «Дубовыми листьями к рыцарскому кресту»- знак высшей воинской доблести в немецкой армии. Награды фюрера, однако, Отто еще не успели вручить – он ждал ее со дня на день.
На следующее утро к нам на аэродром приехал командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев. Приезд маршала застал нас врасплох. Ребята быстро привели все в порядок, и я встретил гостя рапортом.
Маршал был в обычной своей фронтовой форме, без каких-либо наград. Большой козырек военной фуражки закрывал от солнца усталые глаза. Мне показалось, что яркий свет утомляет его.
Сопровождало командующего несколько генералов. Я узнал командира корпуса Рязанова и командира нашей дивизии Баранчука. Остальные были незнакомы.
Не помню, что в моем рассказе о воздушном поединке вдруг заинтересовало командующего фронтом, но усталые глаза его оживились, и он привычным жестом сбил фуражку на затылок.
– Ах даже вот как!- проговорил он с удивлением, словно изучая меня живыми, прищуренными глазами.- Ну, просто молодец! Поздравляю!
– Служу Советскому Союзу, товарищ Маршал Советского Союза!
Командующий, показывая, что официальная часть встречи кончилась, взял меня за локоть и повел рядом с собой.
– Значит, что же – есть еще возможность увеличить счет?- спросил он, то и дело взглядывая на меня сбоку.
– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза.
Уезжать от нас маршал не торопился. Он прошелся по аэродрому, заглянул в землянки и в столовую. Стоял ясный день.
– А сбитый далеко?- спросил он.
– В штабе, товарищ маршал. Получено было приказание отправить его в штаб.
– Да не-е-ет. Я не о пленном.
– «Мессершмитт»? Он здесь, близко. Разрешите, товарищ командующий?
– Да уж покажите. Интересно взглянуть.
– Пешком?
– Ну, если недалеко… Идемте, товарищи,- пригласил он сопровождающих и, заложив руки за спину, почему-то долго смотрел на ясное голубое небо.- А день-то, день-то!
Сбитый «мессершмитт» еще вчера вечером подтянули ближе к аэродрому, идти было совсем недалеко. Вокруг вражеской машины по-хозяйски суетились техники. Завидев большую группу во главе с маршалом, техники замерли по стойке «смирно».
И. С. Конев подошел к сбитому немецкому самолету и стал внимательно его разглядывать. Сбоку, отбежав на несколько шагов, приготовил аппарат фотограф. Ногой, затянутой в высокий, выше колена, сапог, маршал постучал по плоскости «мессершмитта», но ничего не сказал. С минуту, если не более, лицо его было задумчивым. Потом он вскинул голову и тут же, на поле, приказал командиру нашего корпуса генералу Рязанову:
– Я бы хотел иметь сегодня же документ о представлении капитана Луганского ко второй Звезде Героя.
Уставным «слушаюсь» командир корпуса принял к исполнению приказ маршала.
Радостную весть о присвоении мне звания дважды Героя Советского Союза принес техник Иван Лавриненко. Запыхавшись от бега, ввалился он ко мне в землянку: Товарищ капитан… Сам слыхал. Сейчас только!
В первое мгновение я ничего не понял, но, напуганный неожиданным вторжением техника, вскочил на ноги. Его громкий крик, его вид могли говорить о чем угодно. Несчастье? Неожиданный налет? Гибель товарища? Кажется, все эти подозрения моментально пронеслись у меня в голове, потому что перед этим в своих мыслях я был очень далек от фронтового аэродрома: писал письмо домой.
