Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею
Что с вашим отцом? Чем он болеет? А ваш Коварский — хам. Вам не жалко будет денег? Тогда я пошлю это письмо без марки.
Я вас крепко целую и желаю, чтобы все ваши мечтания сбылись. Когда я вас увижу?
Т. Л.
31.01.41.
Это уже утро. (Если мне прилично назвать утром 7 часов утра), и я уже встала и еще раз прочитала ваше письмо. Лёня, это очень нехорошо, что вы так говорите о своей работе: «лучше строить новый дом». Если вы что-то начали делать, надо кончать.
Вот я тоже взялась явно не за свой материал и, кажется, совершенно разорюсь на бумаге. После упорной работы (часов 12–14, а то и 16) моя комната становится похожей на заснеженное поле, весь пол покрыт набросками, которые я выметаю, что же тут делать? Конечно, я тоже все время думаю, что я просто бездарность, но все же бьюсь и бьюсь, и замечаю, что то, что я делаю сегодня, еще очень плохо, но уже лучше, чем вчера.
Ах, если бы вы знали, как мне хочется плюнуть на все это, принять ванну и лечь вовремя спать. Только, видно, самоусовершенствование заключается, главным образом, в трудных и неприятных для нас вещах.
Нет, милый мой, вы можете писать книжку и должны ее написать. Где напечатаны ваши статьи? Я хочу их прочесть. Насколько мне помнится — я, когда говорила о новом горьковском герое, — не имела в виду именно «Дачники». Или я не права, или вы меня неправильно поняли.
Т.
P.S. Ваша манера оставлять чистой целую страницу у письма делает вас в моих глазах сверхчеловеком. Не могу равнодушно видеть пустого пространства.
1.02.41.
* * *Милый мой! Спасибо вам. Желаю вам жизни и здоровья. Может быть, еще увидимся — я в это верю.
Татьяна.
27.06.41.
* * *(В Киров)
Милый Лёня, каюсь, письмо получила ваше позавчера вечером. Хотела ответить вам ночью, но забыла захватить с собой карандаш. (Такая досада!) А вчера прокрутилась весь день и вечером поехала к маме отвезти ей питание. Сейчас сижу у нее и пишу вам, завтра опять поеду в город. У меня тоже какая-то неуверенность, что это письмо дойдет до вас, поэтому очень не хочется писать задушевно.
Спасибо вам, милый мой, за письма (и письмо и открытку я получила одновременно). Признаюсь, я поплакала изрядно и оттого, что вы нашлись, и оттого, что вы думаете обо мне и даже заботитесь.
Я отвыкла от поддержки и очень нуждаюсь в ней. Вы поддержали меня. Буду писать очень коротко — вот моя жизнь: Гриша работает на фабрике, но я его совсем не вижу. Сестра за городом и занята здоровьем Марины. Брат лежит в больнице с больной ногой и все заботы о моей бедной маме уже очень давно лежат на мне. К этому примешиваются еще разные меркантильные дела — ибо брат не работает совсем очень давно. Не работаю и я, как вы, наверное, успели догадаться. Я пожила с матерью на Лаврушенском, но путешествия с седьмого этажа с разбитой старухой оказались делом нелегким, и я изловчилась и перевезла ее на дачу, тут, по крайней мере, нет седьмого этажа.
Это путешествие произошло около 1 августа, и с тех пор я веду жизнь довольно бездомную и тяжелую — в буквальном смысле слова — потому что все для мамы я вожу из Москвы. Я все-таки вам скажу, что все было бы прекрасно, если бы я могла работать, и я горько жалуюсь, что болезнь мамы не дает мне возможности для этого.
Спасибо за приглашение приехать в Киров, но тут у меня очень много людей, которые погибнут без меня, везти же их с собой нет никакой физической возможности и материальной. Да и бессмысленно, мать моя все равно помрет дорогой, а я ее люблю.
К тому же и оставить Москву я не в силах — этот город проявил больше выдержки и спокойствия, чем я могла думать. Мне, как старой москвичке, это особенно дорого.
Словом, все в порядке. Друзья мои тоже поразлетелись — Каждан на фронте, Сухоцкая даже не знаю где, Нина Эфрос живет у нас в деревне — остальные на месте. Ваш замдиректора и не мог мне дозвониться — по той простой причине, что у меня нет телефона.
Вы правильно делали, что надеялись на мою выносливость — эта моя черта не подвела. Правда, если бы вы встретили меня в Кирове на вокзале, вряд ли вы узнали бы меня. Но ведь люди говорят: были бы кости, а мясо нарастет…
Лёнечка, очень скучно заниматься описанием своей жизни, мне хотелось бы написать вам какое-то совсем другое письмо, но как-то не получается. Настанет время — мы увидимся, я поплачу, а вы утешите меня. А потом я сварю вам щи и кашу и выдам горячего чаю. Сейчас же я не хочу распускаться даже письменно — ибо дамочка я не героическая, а довольно хлипкая.
Я рада, что вы есть на свете, я благодарю за это и судьбу, и вас, и вашу маму. Я верю, что мы увидимся. И я верю в жизнь и в то, что вы и я сумеем достойно пережить все трудности, которые выпадут на нашу долю.
Держите меня в курсе ваших дел. И в случае изменения вашей судьбы, известите меня немедленно. Обнимаю вас очень крепко и от всей души.
Т. Л. 41.
Напишите мне ваш точный адрес, а то как-то неприятно писать в никуда.
14.09. Провалялась больная 3 дня, одна, как собака — сегодня меня навестили и я просила отправить вам письмо.
Привет. Т.
* * *(В Киров)
Милый Лёня, вчера получила ваш перевод, прямо даже не знаю, что сказать. Ну, в общем, спасибо сердечное. Я вышлю вам деньги при первой же возможности — это будет дней через 10–12. Надо сказать прямо, что они меня сейчас выручили. Только я очень испугалась — не очень ли я ныла в письме к вам? Помню только, что состояние у меня тогда было довольно поганое, видимо, я заболевала…
Почему нет письма? Как и что с вашими делами? И как у вас насчет щей и чаю? И живы ли вы? И где вы? Пишите чаще, Лёнечка.
У меня все по-прежнему. Конечно, очень хочется пережить войну и умереть от старости. Но ничего не попишешь — время суровое, и надо к нему приноровиться. И я приноравливаюсь. Человек привыкает ко всему, а если у него есть хоть на копейку мужества и если он любит свой народ, он просто обязан вести себя достойно и спокойно.
Я очень беспокоюсь — как вы там один-одинешенек, как вы проживете? Не стоит сейчас разводить сантименты, но иногда мне кажется, что достаточно мне протянуть руку, как я встречу вашу. Вообще я чувствую где-то вас рядом со своей жизнью. Ну, а там будет, что будет.
Т. Л.
Москва. 21 сентября. 41.
P.S. Но все-таки я должна признаться, что я не героиня, а самая обыкновенная женщина.
1942 годМилый мой Лёня, самый лучший из всех когда-нибудь существовавших на свете! Наконец-то получила первое ваше письмо (на Жуковскую), в котором вы пишете, что писали и до востребования, и на Педагогическую. На почту я хожу исправно, но получаю фигу, а на Педагогическую пошлепала сегодня под проливным дождем (это здешний заменитель снега) и была вознаграждена за подвиг одним письмом и переводом, о котором речь будет особо. Вам я отослала 2 письма, а сколько телеграмм — даже не помню. Очень беспокоилась, что с вами случилось что-то недоброе.
