Франсуаза Жило - Моя жизнь с Пикассо
Когда Мари-Тереза с Майей приезжали на юг, Пабло регулярно навещал их дважды в неделю. Летом сорок девятого года я спросила его, почему, раз они в Жуан-ле-Пене, он не привезет их к нам. Мое предложение объяснялось не наивностью. Я считала, что Майе надо познакомиться со своими единокровными Пауло, Клодом и Паломой. Поскольку она видела отца лишь два дня в неделю, и Пабло никуда не ходил с ней и ее матерью, девочку воспитывали в сознании, что отца отрывает от нее работа. Теперь, в тринадцатилетнем возрасте, ей достаточно было взять в руки номер журнала «Матч» или одну из газет, чтобы увидеть фотографию отца на пляже в Гольф-Жуане в окружении нынешней семьи. К тому же мне казалось, Пабло создает у Мари-Терезы впечатление, что не может видеться с ней чаще, потому что я не позволяю ему.
Мое предложение Пабло сначала не понравилось, однако несколько недель спустя он согласился с ним. Когда он впервые привез их в «Валиссу», мне показалось, что я действительно служила удобным козлом отпущения. Но когда Мари-Тереза поняла, что я буду рада видеть их время от времени, отношения наши стали менее натянутыми. Пабло вначале выглядел глуповато, но справился с собой.
Внешне я нашла Мари-Терезу очаровательной. Поняла, что это определенно та женщина, которая пластически вдохновляла Пабло больше, чем любая другая. У нее было очень привлекательное лицо с греческим профилем. Блондинки на целой серии портретов, написанных Пабло с двадцать седьмого по тридцать пятый год, являются почти точной ее копией. В манекенщицы ее, возможно, не взяли бы, но поскольку она увлекалась спортом, на щеках ее горел приятный румянец, какой часто видишь у шведок. Формы ее были скульптурными, их рельефность и четкость линий придавали лицу и телу необычайное совершенство.
Если говорить о том, в какой мере натура предлагает идеи и стимулы художнику, существуют формы, которые ближе других его собственной эстетике и потому служат трамплином его воображению. Мари-Тереза много дала Пабло в том смысле, что ее внешний облик требовал признания. Она была великолепной натурщицей. Пабло не работал с натурщицами в обычном смысле, но то, что он видел ее, давало ему отчасти ту натуру, которая была для него особенно привлекательна. Умна Мари-Тереза или нет могло иметь лишь третьестепенное значение для художника, вдохновленного ее внешностью.
Майя была блондинкой с бирюзовыми, как у матери, глазами и телосложением как у отца, на которого очень походила. Лицо ее напоминало мужское, хотя она была очень хорошенькой. Фигурой она уже походила на мать, однако запястья ее были очень тонкими, а кисти рук изящными, как у Пабло.
Во время их первого визита, когда Пабло повел Клода и Майю в сад показать, девочке жившую там большую черепаху, Мари-Тереза сказала мне холодно, но не враждебно: «Не думайте, что когда-нибудь сможете занять мое место». Я ответила, что не собираюсь; я просто заняла свободное.
Многочисленные рассказы и воспоминания Пабло об Ольге, Мари-Терезе и Доре Маар, а также их постоянное присутствие за кулисами нашей совместной жизни постепенно привели меня к выводу, что у Пабло своего рода комплекс Синей Бороды, вызывающий желание отрубать головы всем женщинам, собранным в его маленьком личном музее. Но он не отрубал голов полностью, предпочитал, чтобы жизнь шла дальше, и все женщины, жившие с ним в то или иное время, все-таки чуть слышно попискивали, издавали возгласы радости или страдания, делали какие-то жесты, словно расчлененные куклы. Это давало ему ощущение, что жизнь в них еще теплится, что она висит на ниточке, и другой конец этой ниточки у него в руке. Время от времени они придавали ходу вещей комический, драматический или трагический оттенок, а ему только этого и было нужно.
Я видела, как Пабло отказывался выбрасывать что бы то ни было, даже пустой спичечный коробок. И постепенно поняла, что ту же политику он проводит с людьми. Хоть уже не питает никаких чувств к той или иной женщине, ему невыносима мысль, что она будет жить собственной жизнью. Поэтому каждую нужно удерживать, прилагая минимум усилий, в своей орбите.
Размышляя об этом, я поняла, что в жизни Пабло дела идут почти так же, как на бое быков. Пабло был тореадором и размахивал мулетой. Для торговца картинами мулету представлял собой другой торговец, для женщины — другая женщина. В результате тот, кто исполнял роль быка, бодал красное полотно, а не подлинного противника — Пабло. Поэтому Пабло, избавленный от необходимости противостоять быку, обладал возможностью в любой миг нанести тебе удар шпагой в уязвимое место. Я стала очень подозрительно относиться к этой тактике, и когда видела возле себя трепещущий кумач, заглядывала за него. И неизменно обнаруживала там Пабло.
Пабло в соответствии с испанскими понятиями давал такое определение идеального воскресенья: «Утром церковь, днем бой быков, вечером публичный дом». Без первого и третьего он обходился спокойно, но бой быков был одним из величайших удовольствий в его жизни, и мы часто ездили на корриду, главным образом в Ним и Арль. Билеты приходилось заказывать заранее дней за пять-шесть, обычно через его приятеля по фамилии Кастель, он жил в Ниме и питал страсть к Испании и всему испанскому.
Задолго до первой корриды сезона, она устраивается где-то в середине апреля, Пабло при мысли обо всех будущих удовольствиях приходил в веселое расположение духа. Сохранялось оно до той минуты, когда требовалось звонить Кастелю в Ним, заказывать билеты. В этот день Пауло утром приезжал из Гольф-Жуана для участия в неизбежном ритуале. Он не любил встречаться с отцом с глазу на глаз, поэтому посылал вперед меня и входил следом. Пабло обычно сидел в постели с газетами, письмами и собакой, боксером по кличке Ян.
— Папа, уже пора заказывать билеты на корриду. Сколько нас там будет? — спрашивал Пауло.
—Вот-вот, — отвечал Пабло. — Все вы хотите помучить меня.
— Нет, мы не хотим тебя мучить, — отвечал Пауло. — Нам все равно, поедешь ты или нет. Но если хочешь ехать, билеты надо заказывать сегодня. Во всяком случае, можно сегодня их заказать, а потом, если не поедем, отменить заказ. Но сколько заказывать? Поедут с нами друзья или нет?
Пабло вскидывал руки, разбрасывая письма по всему полу.
— Ага, теперь я должен брать с собой друзей.
— Нет, папа, — урезонивал его Пауло, — ты не должен, но если мы не закажем им билетов, а потом возьмем их с собой, они останутся без мест.
Так продолжалось все утро. В конце концов, когда количество билетов бывало скрупулезно подсчитано, и заказ передан по телефону Кастелю, Пабло начинал приглашать первых встречных — парикмахера Ариаса или даже рабочих из «Мадуры», людей, которые совершенно не интересовали его — ехать с нами на корриду. Возвратясь домой и осознав, что наделал, он напускался на нас за то, что мы «позволили» ему разбрасываться приглашениями.
